После того как взвод обогнул гору и добрался до пещеры, солдаты с неисправным оружием выстроились перед мастерской Пина. Таких оказалось человек шесть. Когда очередь дошла до Юн, она резким движением сунула ему в руки ружье.
– Каждые двадцать-тридцать выстрелов осечки, – отрывисто произнесла она, – Может, со спусковым механизмом беда, может, пули слишком большие. Не знаю. Замок тоже поизносился. Ты уж позаботься, чтоб оно меня не подвело в следующем бою. – Юн развернулась и двинулась прочь. Пружинистой походкой она напоминала Пину героиню поэмы Хуа Мулань, и он гордился тем, что влюблен в кого-то, столь похожего на эту знаменитую девушку.
Пин остановил ее:
– Обожди чуток. Давай при тебе осмотрю твое ружье.
Он ждал этого шанса целую неделю, и теперь ему отчаянно хотелось потянуть время. Он взял ружье, переломил его, заглянул в ствол, вставил шомпол, почистил и снова заглянул.
– Тебе нужно почаще его чистить. Сабли надо точить, лошадей кормить, а ружье нужно чистить. Это тебе не палочки для еды. Думаешь, взяла, зарядила и принялась палить? В яблочко и всегда без осечки? Как бы не так! – Пин часто разговаривал с девушкой подобным тоном, силясь подражать в этом командирам и вождям.
– Палочки для еды тоже нужно мыть, – Юн рассмеялась, запрокинув голову. Лепесток груши упал ей на нос, и девушка смахнула его тыльной стороной ладони.
– Я это к чему говорю… – внушительно добавил Пин. – К оружию надо относиться с вниманием и уважением.
Когда Юн ушла, Ло взял ружье и поставил его на стойку вместе с другими, которые предстояло отремонтировать.
– К оружию надо относиться с вниманием и уважением… – повторил он за Пином и рассмеялся. – Знаешь, как-то в Гуанчжоу я видел одного иностранца, который таскал с собой хитрую штуку. Она могла запечатлеть как на картинке все что угодно. Жаль, что я не спер ее. Так бы пустил ее сейчас в ход, чтобы показать тебе, как ты глупо выглядел.
– Да пошел ты! – фыркнул Пин.
Командир взвода лейтенант Дао привязал Секиру к сухому дереву и, понурившись, направился к пещере. Когда-то, еще до вторжения японцев, его семье принадлежало двадцать му земли в Восточной Маньчжурии, и он, один из немногих во взводе, мог похвастаться европейской винтовкой с продольно-скользящим затвором. Когда-то Пин, тщательно изучив механизм винтовки лейтенанта, попытался изготовить такую же. Безуспешно.
Стоило Дао войти, как все повскакали с мест в ожидания известий о раненых товарищах.
– В общем, так… – буркнул Дао, стянув с головы коричневую фуражку. Звезда на ней потускнела и местами покрылась ржавчиной. – Есть новости хорошие, а есть и плохие. Товарищ Эньлин в порядке, его ребра заживают, а вот Хай-у придется ампутировать ногу. Его как раз сейчас оперируют.
Хай-у был мастером чан-цюань[2], владел стилями богомола и ястреба, точнее, так он, по крайней мере, говорил. Пин считал его своим главным соперником в борьбе за сердце Юн. Хай-у таскал с собой меч, унаследованный от дяди, принимавшего активнейшее участие в Боксерском восстании. Утром Хай-у вставал до рассвета и тренировался, делая сальто и нанося удары ногами. Пин за все это время едва перемолвился с Хай-у парой фраз вроде: «Вот, держи ружье», «Осторожней, слева!», но при этом считал сослуживца хвастуном и шутом. Какой сейчас толк от меча, когда у всех есть огнестрельное оружие? Боксеры были идиотами, верившими в небывальщину, отчего и потерпели неудачу. Пин бы не удивился, узнай он, что Хай-у получил ранение, проткнув ногу собственным мечом, спасаясь бегством от врага.
