Иду по холлу, осторожно, помня об осанке – держись с достоинством, всегда говорит тетушка Фэй. Скорбящие наряжены в свою лучшую воскресную одежду, одни степенно беседуют, сбившись в маленькие кучки, другие прихлебывают из бутылок и смеясь запрокидывают головы, потому что поминки – это еще и шанс повидаться с друзьями и родичами.
Мне кажется, я слышу его голос, голос Герцога, перекрывающий гул разговоров и звяканье тарелок, и я иду на его звук, поворачивая налево в залу, где красные бархатные шторы на окнах задернуты, и там, посреди всех этих людей, я вижу тело Джейн, вытянувшееся на длинном обеденном столе из древесины грецкого ореха, ее светлое лицо и белое шелковое платье, поблескивающее в мягком свете окружающих ее свечей.
Потом я вижу его. Герцога. Сидящего в своем большом кожаном кресле с подлокотниками, приветствующего гостей. Он такой большой, такой мясистый, выше всех, даже когда сидит; его ржавая борода коротко подстрижена, белая манишка накрахмалена, белая гвоздика приколота к лацкану черного пиджака, и он жестикулирует, размахивая толстой сигарой.
Он бросает взгляд в мою сторону. Лицо словно колет тысячей иголочек. Я машу, улыбаюсь, и Герцог кивает – еле заметно, по обязанности, а потом его взгляд вновь переключается на мужчину, с которым он разговаривает, и ощущение покалывания пропадает, сменившись жаром стыда. Мог ли Герцог не узнать меня? Он снова бросает взгляд в мою сторону, словно передумав, потом его глаза вспыхивают, и он одаривает меня своей знаменитой улыбкой и медленно поднимается с кресла.
– Салли! – говорит он. – Моя маленькая Молокососка!
Я пересекаю комнату – изо всех сил стараюсь не бежать, не подскакивать. Крепко обнимаю его, и он обнимает меня в ответ, но отпускает раньше, чем я, потом отстраняет, держа за плечи, на расстояние вытянутых рук и оглядывает с головы до ног.
– Уже не такая и маленькая, верно? – говорит он.
– Уже нет.
Он тоже выглядит не так, как прежде. Располнел, отрастил брюшко, его волосы и борода цвета ржавчины подернуты сединой.
– Хорошо, что ты вернулась, девочка. Сколько тебя не было? Восемь лет?
– Девять, – говорю я.
Девять лет, одиннадцать месяцев и пять дней. Мне было восемь, когда меня отослали. Восемь лет. В следующем месяце мне исполнится восемнадцать.
– Девять, – он качает головой. – Время! Деньги приходят и уходят, но время лишь уходит.
– Я так сожалею о Джейн…
Он смотрит мне в глаза, сжимает мои плечи, притягивает меня ближе и целует в щеку. У него щекотные усы.
– Не старайся обмануть обманщика, – шепчет он. – Позже поговорим.
Потом он отводит взгляд от меня, смотрит на следующего человека в очереди, его ладонь скользит по моей спине, и он мягко подпихивает меня – мол, иди дальше.
Тогда-то я замечаю поникшего подростка, сидящего рядом с Герцогом. Его голова опущена так низко, что я не вижу лица, но я его знаю, знаю эти волосы цвета кукурузных нитей. Я опускаюсь на колено перед ним.
– Эдди!
Он смотрит на меня ничего не выражающим взглядом. Он слишком мал для мальчика, которому только что исполнилось тринадцать, мал и хрупок, у него серые глаза и жидкие волосы, как у его мамы. Меня застает врасплох прилив чувств, которые я испытываю к брату. Среди них есть любовь, да, но я бы солгала, если бы не признала, что есть и зависть. Последние девять лет Герцог принадлежал ему – как и все остальное, чего не было у меня, – но теперь он выглядит настолько убитым горем, что у меня резко щемит сердце.
