Так сказал я ангелу. Тут иссякла первая глава, вытекла до капли. И началась глава вторая.
Глава 2
Обратился ангел в белый кипарис. Потом кипарис снова обернулся ангелом. Смотрит на меня ангел своим рыбьим, бессмысленным почти взглядом. А сам почти до прозрачности белый. Видны сквозь него перелески, горки, почти не замутненные. И весь он в прожилочках, паутинках своих воздушных, серебристых чувств. А я, как сальное пятно на его чистоте и незамутненности. Задает мне ангел вопрос: кто ты? Заклокотали, захрипели слова у меня в глотке, изблевал я их наружу. Говорю: я – тоска, я – счастье, я – надежда, я – погибель, я – больше вселенной, я – меньше атома, я – великая тайна, я – самое, что есть несокрытое. Вот кто я.
Тут начала иссякать глава вторая, но не иссякла, а продолжается.
Сказал я ангелу: ты мне скажи, кто я. И стал отвечать мне ангел своими золотыми искрящимися словами. Где как бы не звуки, а их оправа, то, что пред и после – предзарождение звука и затухающее послезвучие. Сперва на миг пахнуло лугом цветущим – и это в провонявшей той долине. Но не просто лугом, а над которым реет, невидимой такой вуалеткой, нежнейшая, легчайшая тревога. Потом распутались запахи, как клубок. Стали воздушными тропинками, каждая из них вела к собственному сокровенному. Потом забрезжила какая-то летящая в сторону светлая даль.
Так говорил ангел. А вот каковы были его звуки. О – как дух клевера, едва не достигший ноздрей. У – как всхлип трубы, на таком расстоянии, что ее и не слышно. Ю – как морская глубина, которую не выглядишь. К – как хруст ветки в лесу, где был только в своем воображении. Н – как ласковая рука, протянутая к волосам, но в последний миг остановившаяся, может быть, только кончиком пальцев их коснувшаяся. Ш – пожалуй, как неслышное скольжение змейки, такой серебристой, лукавой. З – как зелень рощи, но уже облетевшая. П – как беззвучное течение воды. Г – как качающийся язык колокола, не смеющего зазвучать. Ч и Щ у него вовсе не было. Одно только придыхание, намек на тревожный звук.
Так странно говорил ангел, потому что нет у нас слов для красоты. Таково проклятие миру. Для похабства – сколько хочешь.
Тут вытекла до капли вторая глава. Началась глава третья.
Глава 3
Рассказал ангел о том, что во мне светло, но не понял я ангела. Отвратил я тогда взгляд от себя, от своих внутренностей, от смердящих кишок. Стал я озираться, как испуганный зверь, взглядом метаться по долине. Что, она и есть мир? Мир ведь весь должен быть из моих “ах” и “ох”, сладких снов детства, а здешний мир горек, как желтая волчья ягода, вязок, как недозревший инжир. Течет здесь единый век, да никак не истечет. И можно заплутаться в здешних недвижных пространствах, как в слякотном осеннем дне.
Здешний мир, как чаша, – вверх загнут горизонт. А расположен он ниже земного мира. Потому сюда стекают земные сны, темные, вязкие, как деготь. И почудилось мне, что я не как другие, что я не рожден в жизни, а родился прямо в смерти. Не знал милосердья, но нет на мне и греха.
И сказал я ангелу: хочу идти встреч жизни, навстречу временам и пространствам. Открой свои узкие врата, и я выйду в мир. Узки врата в свет, в жизнь врата еще уже.
И почудилось мне, что лукавит ангел, словно бы скрывает он узкие врата в своих ладошках. Они и без того, как махонькие ранки, а он сжал кулачки и вовсе от меня их скрыл.
