Глава 56
А что ж, – ты спросишь меня, – после нас осталось? Небо, вон, осталось, перепаханное нашими крыльями из конца в конец. Оно влажно, там живут дожди. А значит – ожидай урожая. Поднимутся страсти людские к небу, и там они будут посеяны, как семена. Что-нибудь, глядишь, там и вырастет. А нет, так привидится, померещится.
Сами мы ушли, но пространство своей мечты мы не унесли с собой, а там, глядишь, потом что-нибудь обживется. Все ведь внизу стали ангелы, все творцы и все дети. У всех сон животворящ, и смертелен. Те, что родились сейчас, поднимутся еще по лестничке. И там, в небе, мы все обретем друг друга. И родные души ушедших прежде, спустятся с луны. Мы будем и с ними вместе. И не будет тогда слов, а будет одна музыка.
А что ж, ты меня спросишь, потом было с землей, где каждый стал ангелом, бабочкой, эльфом? То – загадка и тайна. Да и молчит о том мой сон. Сон ведь и есть сон, что с него взять. Прозорлив он бывает? Да, бывает. Вот только где и когда… Что в нем и прозорливо, а что шелуха? Где в нем смрадно дышат бездны, а где живут небеса?
Много в нем морока и лишнего. Тянется образ сна к своему сокровенному, но, не дотянувшись, виснет в просторе. А то еще подхватит его небесный дракон, унесет в замок на горе и там его укроет. И будет томиться он там век.
И вот последнее, что я увидел, уходя в небо: летит Земля, голубая жемчужина. Объяло ее голубое же небо. И лелеет ее, как дитятю. А на ней живут младенцы, эльфы и ангелы. И тут сон оборвался, как кинолента.
Конец главы пятьдесят шестой. И начинается глава пятьдесят седьмая. Она последняя.
Глава 57
Вот такой мне был сон про ангела. Странен и прихотлив, но не больше, чем другие сны. Он не как река тек, а все раскачивался, самому себе вторя. Он как море и как любой из снов. Напитан он временем, от него промок. Временем, когда гибнуть царствам и взрастать новому.
Пытался я его толковать так и сяк, но никак не получилось. О чем он, собственно? Да ни о чем. Случаются сны поживей – со страстями, с кровью, с чудесно преображенными буднями, со страхом, с похотью. А того нет в моем сне про ангела. Просто что-то примерещилось. Прозрачный образ, взмах крыла. А потом опрокинешься в пустую ночь, и все тут.
И здесь конец.
1990-1993
УСУС,
СИРЕЧЬ МЕДВЕДЬ
1. Как-то я проснулся и не знал, где я. Это б еще полбеды, если б я знал, кто я. Лежу, должно быть, в какой-то дыре. Глаз мой, если он есть еще, обращен внутрь. А там тьма египетская. Только лишь попахивает некой тайной, как ладаном напополам с лесной гнилью. Сам я мал, так что памяти во мне тесно, и ее нету. Мыслей – с гулькин нос. Так что я буду ставить на них номера, как лесник нумерует лесные деревья, чтоб не перепутались.
2. Такой вот переплет. Не знаю даже, могу ли я говорить и слышать. Откуда ж мне знать? Не знаю, человек ли я, зверь или, может, иное. Чувства смерзлись, страсти дремлют. Память, как отшибло. Так, должно быть, зерно лежит в земле, прошлое и будущее скукожив в малейшую малость.
3. И все ж я нечто осязаю – вот что-то в бок мне тычет. А коль так, потом обнаружится и зренье. Оно ж не более, как пророчество тела, невнятно, как любое пророчество, так же темно. Припомнить бы, каков я был прежде. Были, должно быть, у меня глаза. Махонькие такие, суетливые и блестели, как пара бусин. Верно уж, тогда спознались они с зеркалами. Ловили мой образ и возвращали его зеркалам. И раз, вероятно, не поймали. Тогда взлетел он в небеса и стал созвездием, вроде большой медведицы. А может, малой.
