Еще почему-то в голове крутилась старая-старая колыбельная про смену ночи и дня:
Как по небу летит
Златоперый орел,
Солнце-яблоко влечет
Он по синему по небу,
По бескрайнему…
Ингольв устало потер лоб. Он не был в родных краях уже слишком давно, и не знал, получится ли когда-то вернуться. Эльфийская девочка невольно напомнила ему о том, о чем он хотел бы не думать. Но Ингольв не досадовал, хотя воспоминания отчетливо начинали горчить.
«Как по небу летел
Златоперый орел!
Как бежал за ним
Быстроногий волк
Да то яблоко отнять
Восхотел!
Да то яблоко отнять,
Да в волнах искупать
У студеных у морей
На закатной стороне», —
он пробормотал про себя отрывок песенки-колыбельной, знакомой с детства любому северянину, вздохнул и снова уставился в темноту. Но ночь прошла тихо, и никто не потревожил путников.
На утро Мила переоделась в свою давно высохшую одежду, вернув Ингольву сорочку, и они выдвинулись в путь. Снова допрашивать провожатого о его прошлых приключениях девушка не стала, и все пошло по-прежнему. Болота, топи, чавканье грязи под ногами. Фляга с водой из рук в руки – за раз можно сделать только пару глотков, не больше. Воды было не особенно много, и наемник ее берег. Мила тихонько жаловалась на жару, Ингольв невозмутимо продолжал их общение в прежнем духе, отпуская короткие фразы исключительно по сути – сюда не наступай, тут осторожно, вот тут можно идти побыстрее, эту кочку обойди, а та – безопасная. Изредка брошенное «не зацепись за ветку», «тут перешагивай», «давай руку» – вот и весь разговор. В очередной раз, когда она особенно тяжело вздохнула, Ингольв, неожиданно для девушки, спросил:
– Зачем ты сбежала из дому? Тебе бы сейчас не пришлось мыкаться в болоте, если бы ты этого не сделала.
– Я… не сбежала, – буркнула Мила себе под нос.
– То есть как это?
– Ну… вот так. То есть сначала в самом деле уехала. С отцом поругалась, хотела отсидеться у его друзей в гостях, проветриться. Это был не побег. Я бы приехала к Горду – это крайморский ученый, друг отца, я уже говорила – и тут же написала бы ему письмо. Но я не доехала.
– Передумала? Захотела повидать далекие края? Или соблазнилась рассказами каких-нибудь пройдох-путешественников? – Ингольв сам не ожидал, что у его слов получится настолько ядовитый тон.
– Нет! – вспылила неожиданно Мила. – За кого ты меня принимаешь?! Меня же похитили!
– Кто? – удивился наемник.
– Да почем я знаю? – горько воскликнула она. – Мне не представлялись эти типы ни разу за все то время, что я от них пряталась! А это полный годовой оборот почти.
– Пряталась? Хм.
– А ты что думаешь? Я весь этот год старалась попасть домой. Меня ловили, я сбегала, пряталась – да, именно пряталась, как барханная кошка в кустах! Скиталась по чужим садам и задворкам, воровала финики и абрикосы, нанималась в самой глухомани на работу, просила подаяние даже – не на еду, я хотела собрать хоть сколько-то денег, чтобы уплыть домой. Год, понимаешь ты, год меня выслеживали – и, клянусь, небо окрашено зеленым, а солнце черным, если я понимаю, кто это и зачем я им нужна!
Наемнику показалось, что она вот-вот разревется. Сам же он только оторопело пытался уложить в голове полученное знание. Значит, не сбежала. Значит, похитили. Какие-то не слишком ясные личности тхабатского, очевидно, происхождения. И личности, судя по всему, изрядно интересные – если учесть то, что их погоней за какой-то безвестной элфрэйской девчонкой интересовалось и Братство Песков, и люди эмира, и африты знают кто еще? А как она умудрялась скрываться год как от людей шаха, организовавших похищение, от союза тхабатских наемных убийц, того самого Братства, преследовавших какие-то свои цели, так и, наконец, самого Ингольва, который нашел её только благодаря помощи колдуна-менталиста, лучшего в своем деле?
