Архивариус поставил печать в нефритовую тушечницу в форме жабы и указал сложенным веером в мою сторону одному из писцов за столами.
Тот, поклонившись, с достоинством поднялся, расправил широченные рукава, сняв с плеч белые подвязки, их удерживавшие выше локтя, подальше от опасного соседства с осакскими чернилами. Мелко семеня ногами, он изящно проследовал до дверей за время, что я мог бы не спеша обойти этот зал дважды.
У входа, слегка лишь обозначив предельно незаметный поклон, он едва слышно спросил:
– Чем обязаны такому беспокойству?
– Прошу простить. – Я поклонился ему как вышестоящему, каковым он и был. – Униженно прошу снисхождения и совета у его учености, господина архивариуса, по этикету одного сложного и неотложного дела.
Секретарь вежливо ожидал, что я добавлю что-то еще. Не дождался, медленно повернулся на месте и засеменил к столу начальника с той же прытью, способной привести в дурное расположение духа человека и потерпеливее меня.
Там, нижайше склонившись над начальственным ухом, он, видимо, передал мою просьбу слово в слово. А может, приукрасил чем мой неизысканный стиль.
Господин архивариус недолго размышлял, взмахнул рукой, поднялся с места. Вслед за ним поднялся каждый в зале, кто еще сидел, и все склонились в почтительном поклоне ему вслед.
Когда господин архивариус скрылся за расписной ширмой в рост человека, отделяющей последнюю четверть зала в отдельный покой, неспешный секретарь с достоинством повернулся ко входу, изящно протянул руку и кончиками пальцев поманил меня к себе, как манят собаку.
По залу прокатился звук подавленных смешков, меж которых я и прошел, ежась от очевидного унижения. Что я мог поделать?
Я мог бы выхватить меч и учинить славную резню прямо здесь. Я одинок, мне нечего бояться, живым не возьмут, а уж пару таких улыбок я бы точно успел превратить в предсмертную гримасу.
Но я привычно отклонил волну подкатывавшей ярости и, размеренно дыша, словно в медитации, вошел в покои за ширмой, куда пригласил меня дерзкий писец.
– Время обеденное, – услышал я за спиной слова писца, обращенные к залу. – Господин желает отдохнуть. Все свободны, ожидаем вас к началу следующей стражи.
Архивариус восседал на возвышении, намереваясь отобедать. Три лаковых столика с переменами блюд стояли перед ним – почти немыслимый аскетизм для человека его положения.
Небрежно взмахнув веером, он указал мне на место ниже себя. Сев на колени, где указано, я обнаружил, что вижу дно стола с яствами.
Писец-секретарь остался ему прислуживать. Налил господину чая. Ох, какая сдержанность, а я думал, сразу с саке начнут…
– Исава, – произнес архивариус. – Старший помощник главного садовника, кажется?
– Вы помните меня, господин, – поклонился я.
– Не помню, – отмахнулся архивариус. – Вот он, – архивариус указал на секретаря, – помнит. А я знать не знаю, кто ты такой и зачем сюда явился.
Я не мог сообразить, зачем он так очевидно врет… Хотя бы потому, что он не всегда занимал это достойное место и были времена, именно я доставлял ему записки с приказами от моего господина…
– Я явился просить вас о помощи, обратиться к вашей учености с нижайшей просьбой.
И кланяться. Кланяться нужно побольше, пониже, чем это уместно, пусть видит во мне недалекую деревенщину, ему будет приятно.
– О чем ты там лепечешь, Исава? – раздраженно наклонился ко мне господин архивариус. – Выражайся яснее.
