Отставной старлей и без того быстро насытился Веркой, но та была неугомонна, каждую свободную минуту тянула его в постель, молча брала, что хотела, крича от удовольствия, потом откидывалась и блаженствовала, не произнося ни слова. А Виталию было обидно, он хотел, чтобы его ласкали, восхищались его мужской силой, хвалили, гладили, а главное, делили с ним боль, его боль, его тоску, которая утихала только во сне, а утром появлялась вновь, когда вместо слова он мог произнести только му да ма. Боль-тоска проникала глубоко в сердце, в душу и рвала, терзала все внутри молодого организма. Шинкаренко-младший все чаще по вечерам убегал на Волгу, смотрел, как солнце падало за взгорья правого берега, как в сумерках бескрайней заволжской степи всходила луна, как она поднималась все выше и выше, светила все ярче, оставляя на глади великой реки серебристую дорожку, в которой купалась рыба, иногда высоко подпрыгивая над водой, будто пыталась погреться в лунном свете. Парень смотрел на луну, пытался с ней говорить, и она вселяла в него какую-то надежду и тихую радость. Слезы текли по щекам Виталия, он немного успокаивался и потом хорошо засыпал.
Лето пролетело, наступил сентябрь, месяц в этих краях теплый, тихий, светлый и недождливый. Радовало изобилие овощей и бахчевых культур. Мать-река Волга на своих водах несла дары Заволжья по всей России аж до Урала. В один из теплых сентябрьских вечеров Виталий сидел на лавочке у ворот и наблюдал, как, спеша к реке, пылили ЗИСы и полуторки, важно и неспешно топтали пыль огромные волы, тянувшие перегруженные спелыми плодами арбы к баржам. Рядом со двором Шинкаренко играла со щенком пятилетняя Ира, дочь Верки. Щенок бегал за девочкой, ластился к ней, потом убегал, та бежала за собачонкой, которая останавливалась, пытаясь лаять. Вот так малыши и бегали друг за другом от двора к двору, но вдруг неразумная тварь понеслась через дорогу, а девочка за ней. Виталий краем глаза заметил, что на них на большой скорости несется груженый ЗИС. В три прыжка натренированные за лето мышцы старшего лейтенанта донесли его до девочки, он схватил дитя и, мощно оттолкнувшись от земли, полетел на другую сторону дороги, а щенок оказался под колесами, только что начавшей тормозить машины. Виталий поднялся, стряхивая пыль с одежды, успокаивал до смерти напугавшуюся Иру. Водитель машины вылез из кабины и пьяной, шатающейся походкой пошел на Шинкаренко.
– Ты что, баран, за детьми не следишь? Убилась сейчас бы девочка, рядом с собачонкой под колесами лежала!
Виталий закипел, покраснел и точным ударом в нижнюю челюсть положил «водилу» в дорожную пыль.
– Сам свинья пьяная! Сам баран безмозглый! Я сейчас и милиционера позову. – И заорал наш инвалид во всю мощь: – Потапыч, а ну выйди на улицу. Я тут тебе преступника приготовил!
Старший сержант милиции Иван Потапович Недоля будто ждал этого вызова, вышел из своего двора по полной форме, глянул на происходящее:
– А кто меня звал? Ты, что ли, Виталька?
– Ну, я! – ответил тот, начиная понимать, что заговорил. – Я! Я звал, Потапыч! Ты посмотри на эту скотину пьяную, чуть Ирку не задавил.
– Так это мы моментом оформим, Виталий Карпович, тем более ты теперь у нас полноценный свидетель.
Водитель машины после всего услышанного моментально протрезвел и взмолился:
– Простите, братцы! Христом богом прошу, простите! Хватил дурень лишнего на дармовщинку. А ведь теперь посадят. А детки мои как? Жена у меня недавно умерла. Простите, мужики, и ты, деточка, прости!
