Лида в то время находилась в послеродовом отпуске, нянчила новорожденную дочь. Шинкаренко принес домой микроскоп и каждый день доставлял новые препараты, не давая жене скучать. А та и не скучала, крутилась целыми днями одна. Отца больше года назад перевели работать в другую область, мама, естественно, поехала с ним, а у Лидии Васильевны было, можно сказать, новорожденная девочка и вполне взрослый, пытающийся найти себя в науке муж. Любящая жена очень хотела, чтобы Виталий стал профессором и, прекрасно разбираясь в гистологии и патологической анатомии, описывала препараты, находя в них изменения. Научная работа постепенно вырисовывалась. А муж приходил из клиники уставший, плотно ужинал, попивал чаек со своим любимым десертом – печеньем с маслом, беседовал с женой и потом отправлялся спать. Жена же, постирав пеленки, все всматривалась в микроскоп и готовила первые публикации по теме диссертации мужа.
В начале сентября у Луганцевых родился сын, которого Галина назвала Александром, а счастливый отец и не возражал. Профессора поздравляли все: одни искренне, уважая за талант и трудоспособность, другие, низкопоклонно пресмыкаясь, третьи, просто радуясь появлению на свет еще одного мужика, они после войны были не так многочисленны. От радости работоспособность у профессора возросла, мысль работала еще быстрее, была отточена и целенаправленна, он был полон решимости начать проведение операции с применением эндотрахеального наркоза, осталось выбрать, кого послать учиться. Посоветовался с Шинкаренко, тот, не задумываясь, выпалил:
– Полагаю, Федю Кудрякова отправлять нужно, он у нас самый талантливый.
– Ну, насчет того, что Фёдор самый талантливый, скажу прямо: он с хорошими задатками, но талант – это еще и великий труд. Но при всем том, хорошего хирурга я губить не буду, сам подумаю, кого отправить.
На следующий день шеф пригласил Кудрякова и задал тот же вопрос. Фёдор думал недолго:
– Если нужно для дела, я готов.
Другого от него Луганцев и не ожидал.
– Нет, брат, ты здесь трудись, диссертацию форсируй. Ты для других дел мне и клинике нужен.
Следующим утром на планерке Александр Андреевич вгляделся в лица своих птенцов-молодцов. На кого не посмотрит, у всех открытые прямые взгляды, только один Фимкин глаза спрятал.
«Вот он и поедет учиться на анестезиолога, все равно хорошего хирурга из него не выйдет, а посредственностей и так хватает», – подумал шеф. Его и отправил в Москву.
Генрих поначалу обрадовался, уж очень в последнее время ему не хотелось становиться к операционному столу.
Учиться всегда хорошо, особенно когда ребята в комнате общежития добрые и веселые, настроенные не только на дело, но и на активный отдых. Генрих жил в общежитии, несмотря на то, что в Москве проживала родная тетка с семьей и приглашала племянника пожить у них. В «общаге» веселее, Фимкин любил побалагурить, прихвастнуть, кого-нибудь подковырнуть, правда, за глаза.
Настроение у ученика Луганцева было на высоте, но на второй неделе ухудшилось, когда он узнал, что анестезиолог один и только один отвечает за жизнь больного на операционном столе. Хирурги тоже несут ответственность, но за то, что в ране делают, а он будет отвечать за все. Так-то вот! Необходимо не передозировать препараты для наркоза, но и малую дозу дать нельзя, пациент может умереть от болевого шока. Вскоре Генрих узнал, что не каждому больному можно запросто ввести в трахею интубационную трубку и на этой стадии могут быть осложнения, от этих познаний он вообще раскис. Но не был бы он Фимкиным, если бы не мог выкрутиться из любого положения.
