Между тем время шло: оно было столь насыщенным, что сегодня, когда я пытаюсь связно изложить на бумаге ход событий, мне требуется немалое искусство. Возвращаясь памятью к тем дням, не устаю удивляться, в каких необычайных обстоятельствах я оказалась по собственной воле. Хотя вместе с моей союзницей мы решили действовать на свой страх и риск, я в каком-то самоупоении не отдавала себе отчета, сколь непредсказуемы и тяжелы будут последствия такого шага. Подхваченная волной горячей нежности и жалости, я не задумывалась о том, куда она увлекала меня. По неопытности и легкомыслию – тут и гордыня сыграла свою роль – я возомнила, что смогу учить уму-разуму мальчика, которому совсем скоро предстояло узнать жизнь света.
Сейчас мне даже трудно припомнить, что именно я решила предпринять к тому времени, когда кончатся каникулы, и как предполагала устроить его дальнейшую учебу. Само собой подразумевалось, что этим изумительным летом он, конечно же, будет заниматься со мной, но, по правде говоря, в первое время скорее мне пришлось брать уроки у своих воспитанников. Я понемногу постигала науку, прежде недоступную мне в тесном душном мирке моей прошлой жизни: училась проводить время в веселых забавах и развлекать других, не думая о завтрашнем дне. По сути дела, душа моя впервые распахнулась для новой жизни, полной простора, воздуха и воли, и жадно вбирала в себя музыку лета с птичьим щебетом и шорохом листвы, с таинственной игрой природы. Это уже само по себе было мне наградой – и наградой сладостной. Но в ней таилась ловушка – неприметная, но опасная – для моего воображения, впечатлительности и, признаюсь откровенно, тщеславия, для самых чувствительных струн моей натуры. Пожалуй, точнее всего было бы сказать, что я забыла о всякой осторожности.
Дети не доставляли мне почти никаких хлопот – они были само послушание. Порой я пыталась угадать – но и в такие мгновения мои мысли блуждали точно в тумане, – что уготовило им жестокое будущее (ибо будущее всегда жестоко!), какие раны нанесет оно им. Пока они излучали здоровье и счастье, а я – словно моим заботам поручены два маленьких гранда, два принца крови, которые по праву рождения защищены от любых превратностей и каждый шаг которых предопределен, – я, пытаясь вообразить их грядущую жизнь, неизменно рисовала себе романтические картины поистине королевских, необозримых садов и рощ. Вполне возможно, вихрь, ворвавшийся вскоре в нашу жизнь, придает моим воспоминаниям о той первоначальной безмятежной поре неизъяснимое очарование покоя – точнее говоря, затишья, в котором таилось зло, накапливая силы и выжидая своего часа. Как хищный зверь, оно настигло нас внезапно.
Дни стояли по-летнему долгие, и был в них один неповторимый час, который принадлежал только мне. Перед вечером, когда для моих подопечных наступало время чая и отдыха, мне удавалось ненадолго уединиться. Как ни любила я своих новых друзей, этот час был мне особенно дорог чарующей прелестью угасавшего дня. Казалось, будто само время замедляло ход, чтобы продлить последние мгновения догоравшего света, и птицы, укрывшись в кронах старых деревьев, посылали прощальный привет меркнувшим небесам. Тогда я отправлялась бродить по окрестностям и, наслаждаясь красотой и величием этих мест, чувствовала себя едва ли не владелицей поместья, что забавляло и даже приятно волновало меня. Какая отрада безмятежного покоя нисходила на мою душу в эти минуты! Признаюсь, чаще всего я с тайным удовольствием предавалась мыслям о том, что мое смирение, рассудительность и здравый смысл – залог спокойствия человека, на мольбу которого я откликнулась, – о, если бы он вспоминал обо мне! Я оправдала его надежды, не испугалась трудностей, о которых он совершенно искренне поведал мне, и это радовало мое сердце сильнее, чем можно было бы ожидать. Одним словом, я казалась себе незаурядной молодой особой и льстила себя надеждой, что мои высокие достоинства непременно будут оценены. Что ж, вскоре мне действительно потребовалось проявить незаурядные способности перед лицом необычайных, сверхъестественных событий, уже надвигавшихся на нас.
