Повороты судьбы и произвол. 1905—1927 годы - страница 48

Пишу эти строки и хочу в очередной раз отметить, что интуиция в жизни человека часто важнее логики. Тогда, в 1917 году, когда я услышал разглагольствования черносотенца Должкового, мне показалось, что за его спиной прячется какой-то зловещий дух. Интуиция меня не подвела. В 1919 году этот зловещий дух обрел конкретные формы. Но это отдельная история, о которой я напишу ниже, рассказывая о бурных событиях 1919 года. Кончилась сходка, все запели «Марсельезу». Всех нас объединяла молодость и глубокая вера, что 1917 год открывает новую эру в истории человечества.

Я ненадолго отлучился из Екатеринослава, поехал в поселок Лозовой в связи с болезнью отца. Мои родители продолжали жить в подвальном помещении, сыром и темном. Работы у отца почти не было, мать пошла работать в частную столовую мадам Штерн, чтобы прокормить семью. Тринадцатилетний братишка Яша нанялся в кузницу раздувать меха, пятилетняя сестра Ольга оказалась безнадзорной, она вместе с другими детьми целыми днями копошилась в дорожной пыли. Отец, много куривший, страдал бронхиальной астмой, задыхался от кашля. На его огромном лбу появились глубокие морщины, а большая борода совсем поседела. Когда я вошел в дом, отец встретил меня с улыбкой и тут же с иронией сказал:

– Вот, сынок, наконец пришла свобода, царя сбросили, а мы как голодали, так и голодаем. Кузнец Михаил Орлов все силы тянет из твоего братишки, а Оленька целыми днями где-то пропадает и даже выпрашивает у соседей то кусок булки, то конфеты.

С самого детства я считал своего отца умным, стойким и порядочным человеком, он никогда не преклонял своей головы перед власть имущими и не терял надежды на лучшие времена. Источником всех бед он считал самодержавие и русских помещиков. Но вот царя нет, а все осталось по-прежнему. Мой старший брат еще находился в австрийском плену, Матвей входил в какую-то анархистскую организацию, замужние сестры были не слишком счастливы и ничем не могли помочь своим родителям. Я присел на табуретку и подумал: печальная старость у моих родителей, и никто не может им помочь. Ни одной копейки я с собой не привез домой, мне было стыдно есть хлеб и вареную картошку, принесенную мамой из столовой. Явился младший братишка, весь черный от копоти, но глаза его смеялись. Пройдут годы, и этот малыш будет стоять с ружьем в руках и охранять в Кремле всероссийского старосту и Ленина, а затем в качестве офицера Советской Армии защищать наши рубежи от злейших врагов человечества – фашистов. А сейчас он набросился на вареный картофель. Отец сильно закашлялся, но мы были счастливы, что снова собрались вместе.

Когда я вернулся в Екатеринослав, уже на вокзале я смог прочитать развешенные на стенах воззвания против Временного правительства и помещичье-капиталистического строя. Екатеринославский комитет большевиков понимал, что одних воззваний недостаточно после событий в Петрограде 3—4 июля. Защищать завоевания революции можно только путем вооружения рабочих, образовав из них «действительную военную силу, научив их военному искусству» (Маркс). Мне поручили организовать школу для взрослых по программе реального училища. Я договорился с директором Коммерческого училища Маловым о создании таких курсов при училище. На курсы набрали 50 молодых рабочих с образованием как минимум церковно-приходской школы. Малов подобрал прекрасных преподавателей, сам читал физику. Преподаватель литературы показал нам, что любое крупное произведение художественной литературы необходимо рассматривать и в философском аспекте, поскольку это углубляет и расширяет понимание этих произведений. Мой первоначальный интерес к философии порожден не какими-то философскими сочинениями, а теми литературно-критическими статьями, которые мы разбирали на курсах под руководством прекрасного педагога В. К. Козецкого. Эти курсы просуществовали почти до марта 1918 года, когда жизнь заставила нас переключиться на более злободневные дела.