После таких размышлений Агафья долго потом не могла уснуть. Сомкнув же ненадолго глаза, видела тревожные сны, просыпалась в страхе за сына. А после последнего приезда Данилы она совсем потеряла покой: у сына было оружие. «Значит, неспокойная жизнь в городе, – с тревогой думала Агафья. – И где же те хорошие времена, о которых так часто говорил Данила? Долго же они шагают до наших краев».
А до села все чаще доходили слухи, что вот-вот начнут объединять личные хозяйства в колхозы. Желания спрашивать ни у кого не будут. Такие слухи пугали крестьян-работяг, опускались руки. «Значит, мы трудимся до седьмого пота, расширяем запашку, разводим скот, и нас объединят с лентяями, которые побросали свои участки и нанялись в работники, чтобы как-то прокормиться», – возмущались крестьяне, не дожидаясь объединения. «Не может такого быть, – в конце концов, успокаивали друг друга. – Сколько уже наслушались за последние годы, ан нет – живем – не тужим».
А в последние годы и вправду жилось неплохо: урожай собирали хороший, получались значительные хлебные излишки, можно было многое купить в городе для семьи и в хозяйство. «В этом году было много снега, значит, будет много хлеба», – радуясь дружной весне, думали селяне. Вот уже и посев не за горами. Ушла в речку голубая вода, зеленая пришла на луг. С каждым днем становится все теплее. Земледелец проверяет земелюшку на готовность к посеву: «Созрела кормилица, всему – свое время». С утра до сумерек, как муравьи, копошатся работяги целыми семьями на своих участках.
Марья с Алексеем в этом году решили засеять больший участок: «Надо готовить приданое дочерям. Да и материн придется засевать одним: Данила что-то не едет, кто ей поможет, да и какая уже из нее работница, – говорила Марья мужу. – Хотя бы дома потихоньку копошилась с ребятишками».
Данила приехал ночью, мать сразу узнала его по стуку в окошко. Открыла дверь, проводила в дом и сразу же поспешила усадить за стол:
– Небось, голодный, сынок, вот борщеца из щавеля поешь.
Необычайно ласков был Данила, погладил мать по седым вискам.
– Я всегда сыт, мама. Разве я похож на голодающего? Где мои сорванцы?
Он прошел за перегородку. Прижавшись друг к другу, рядком лежали племянники: младшие – в середине, старшие – по краям. Данила наклонился, поправил ручонку любимца.
– Осторожно, а то пробудишь. Что ты, сынок, так поздно приехал?
Агафья уводила Данилу из спальни, боясь, что Федька проснется, и тогда сыну не придется отдохнуть. С младшим внуком бывало такое не раз.
– Мама, ты должна мне помочь, – Данила сел рядом с матерью, обнял ее за плечи.
– Конечно, сынок, помогу чем только смогу.
– Дело очень серьезное, мама. На этой неделе из города приедут заготовители. Надо будет сдать излишки зерна.
– Но мы сдали все положенное, – перебила сына Агафья, отвечая за себя и за семью Марьи.
– Я знаю, мама, – еще тише и медленнее проговорил Данила. – Городу нужен дополнительный хлеб. И он будет взят из села любой ценой. Помоги мне уговорить Алексея не противиться власти.
Он не стал говорить матери, до чего доходил хлебозаготовительный процесс в других волостях.
– Какая же это заготовка? Это грабеж, сынок! Ты посмотри на свою сестру, на зятя! Они согнулись от работы, постарели. Пять дочерей нелегко в жизнь отправить. Они уже день от ночи не отличают. Хлебушек сам не родится.
Данила слушал молча, изредка вздыхая. Сердцем почуяла Агафья всю серьезность и опасность этого дела: «Недаром Данила примчался ночью. Боится за семью Марьи, за Алексея. Зять – горячий человек».
