Пусть нас не радует погода,
Вселить пытаясь в сердце грусть.
Но праздник ваш такого рода —
Ему преграды нет. И пусть
Ваш день весенний будет ярким,
Улыбками растопит снег,
И лучшим для мужчин подарком
Пусть станет ваш веселый смех.
8 марта – праздник чудный —
Цветов, как в сказочном саду.
Умчались прочь заботы будней,
Но жаль, что он один в году!
А. Раков, 8.03.1987
Удивляюсь, как я в состоянии подпития умудрялся писать что-то членораздельное. Но что было – то было! – из песни слов не выкинешь.
Разбирая старые тетради, нашел много стихов-попыток, стихов-проб пера, признаний в любви, акростихов, каких-то набросков. Видимо, и тогда душа тянулась к перу; поэтом я не стал, но эти несовершенные экспромты помогли мне в будущей журналистской работе и ненадолго уводили из опостылевшей действительности: очень хотелось настоящей работы, но выбраться из болота седьмого цеха сил не доставало, да и некуда. Без блата, связей и партбилета, хотя и с университетским дипломом, дороги были закрыты напрочь. Так и катилась днем за днем жизнь – на работе – технический спирт высшей очистки, дома – он же с друзьями-подругами, а когда невмочь – листок бумаги с унылыми строчками:
Биссектриса прошла неровно,
Вот и гложет сердце червяк.
Все не так, бездушевно, словно
Так хотелось бы, чтоб не так…
Где-то там, за стеной – перекресток
И возможности выбрать путь.
Мне все кажется – это просто —
Мы вернемся когда-нибудь.
Не вернемся, поверьте, знаю, —
Память – люди, а не года…
Мы не дети, мы понимаем —
Не вернемся мы никогда…
А.Р. 28.11.1983.
Вот маленькая зарисовка того времени:
Недавно помер Ваня, человек лет пятидесяти, с почерневшим от пьянства лицом, тихий и безотказный, человек со сломанной судьбой, которого не пришли хоронить даже собственные дети. То ли его убили, то ли не выдержало изношенное алкоголем сердце, – этого уже не узнает никто; нашли его, замерзшего, на улице с разбитым в кровь тихим лицом, как при жизни.
Он лежал у бочки из-под кваса у холодной улице в конце. Может быть, улыбка иль гримаса у него застыла на лице. Но лицо бумагой было скрыто с надписью «Не трогать мертвеца». И она скрывала деловито выраженье белого лица. Но его и так никто не трогал. Путь поспешно отмеряя свой, каждый молча шёл своей дорогой – мало ль кто лежит на мостовой? Лишь, остановившись на минутку и не обращаясь ни к кому, бабушка сказала: «Скоро сутки, как лежит он. Холодно ему». И куда-то дальше заспешила, видно, были у неё дела… От железной бочки спецмашина человека тихо увезла. Может, и обыденное дело на житейском сделалось кругу. Всё прошло. И только след от тела до поры остался на снегу…
Михаил Головенчиц
За день до этого он подошел ко мне и похмельным шёпотом попросил налить «полтинник», как принято у нас говорить. Спирт у меня был, к Ване я относился хорошо, но почему отказал, не знаю. Он молча отошел…
И вот теперь меня неотступно мучает совесть: почему я не помог человеку? Творить добро, пока не поздно, творить, чтобы не загрызли муки совести, помогать человеку, если ты на это способен. Ване теперь уже не поможешь – земля ему пухом! – но случай с ним заставил меня понять, что главное в бренной жизни – никогда не отказывать человеку в беде. Тогда и тебе будут легче жить». 17.11.1983. Я привел эту запись, чтобы вы поняли, как же исказил сознание социалистический строй, перевернув с ног на голову понятия добра и зла.
