– Жениться мне уже поздно, я и на углу посижу, – смеялся он своими знаменитыми железными зубами.
– Да ничего, жизнь длинная, – отвечала Зайчиха. – Может, ещё и женисся.
– Тут у нас вон два свободных, – кивнул Заяц.
– Я несвободна, – выпалила Ника и протянула руку к бутылке, но тут-же её руку на горлышке покрыла рука Никиты, и, отобрав бутылку, он сам плеснул ей в стакан.
Ника покраснела, жар перешёл в уши, и щеки ее стали пунцовыми. Она боялась поднимать на Никиту глаза. Ждала, ждала она этой встречи, которая уже казалась ей сном, и вот теперь в кривом сарае, в глупом платье, и с красным лицом… Девятнадцать лет она не видела его так близко. Не сидела с ним за одним столом. Не слышала его голос. Никита налил и себе.
– Вот я никак остановиться не могу. Бухаю уже вторую неделю и чувствую, что впереди только что похуже, – сказал он в сторону Ники.
– Хуже ничего быть не может. – ответил Заяц. – И надо завязывать! А то Герой России решит, что пить лучше, чем выступать!
– Может, – сказал Никита и показал правую кисть, в каких-то черных проволочках и пластинках. – Может быть хуже. Но реже.
Ника выпила, но у неё всё ещё не было сил взглянуть на Никиту, а не прийти, значило бы расписаться в собственной трусости.
– Три дня назад сынок Несмеяны опять начал в Монаховом проулке копать… и столько костей вытянул экскаватором… – сказал Заяц.
– Там что, кладбище? – спросила Ника прихрустывая жопкой огурца.
– То надо у Кошкодёрихи спросить. – отозвался Заяц.
– Тут одна церковь была. – сказала Зайчиха. – Ну, как церква… так, халабуда… старая-престарая. Мы её не видали уже, она после войны сгорела.
– Нет две. – подал голос Никита. – Как раз, где дом этого говнюка, там на горушке храм стоял. И место называлось камплыця.
– Это что за название? – спросила Ника, стараясь не глядеть на Никиту, который буквально испепелял её нетрезвыми глазами.
– Капище, – ответил Заяц.
– Вы же знаете, что такое капище? – спросила Зайчиха у Ники. – Место для моления.
Никита кивнул, сжав стакан.
– В язычестве.
– Говорят, вы там язычники, да? Разведосы? – улыбнулся Заяц.
– Да, но не все, хотя многие… А христианский бог совсем другому учит, с ним на войне тяжело. Вот как относиться к священникам, которые благословляют снаряды? Я не знаю…
Ника скользнула взглядом по лицу Никиты и спряталась за бутылками.
– Вот у меня такая мысль – провести тут инженерные изыскания, пройти по лозе, в общем, мне кажется, что тут что-то такое есть. Какие-то древности, – продолжил Заяц, держа на коленях тарелочку.
– Городище было только там, у речки, где сейчас противотанковый ров. А клад там нашли, знаете? – сказал Никита.
Ника этот момент помнила: огромный клад нашли, когда она была ещё девочкой, и сразу увезли в Москву, в Исторический музей.
– Напротив Никулькина дома, – сказал Никита и у Ники от этой фразы застучало в висках.
«Так, значит, он всё помнит. Никулькин дом, – подумала Ника.
Да, Никулькой, или Никулиным, только он её и называл. Тогда. Очень давно.
Ника уже изрядно переволновавшись и чуть опьянев, сидела тихо, только волнение росло, и ей хотелось провалиться сквозь землю.
– Бабка-то ваша давно померла? – спросил вдруг Никита у неё через стол.
– Давно, – ответила Ника. – Лет семнадцать уж как.
– Вот как время идёт, очень быстро, – сказал Никита и, наливая, случайно опрокинул горлышком бутылки стопку, которая, упав, пролилась на подольчик дочке Зайца Любочке.
