Прах имени его - страница 27

Только все шло не так. Пророчество в давние, чуткие к пульсу мира времена требовало четко выверенных действий, заклинаний, ритуалов – Драконий Камень оставался лишь звеном цепи, ни больше ни меньше. А сейчас… что же? Ему предлагали иные правила. Не просто узреть грядущее – сотворить собственными руками.

– Назови себя, голос Драконьего Камня! Не бывает ни богов, ни демонов без имени – имя суть всего.

– Все так, пророк, все так, – прошипел голос. – Меня называют Грутслангом, Большим Змеем. Я тот, кого оставили боги – как и многих из вас. Я, как и вы, их творение, только брошенное и забытое – от меня им не нужно ни храмов, ни молитв, ни подношений.

– Ты говоришь о том, что грядет, – так скажи мне, что это, чтобы мой глас разнес благую весть по испорченному и несправедливому миру…

Казалось, Грутсланг засмеялся.

– Карфаген падет, – наконец зашипел голос.

Сердце застучало быстрее. Значит – хвала семи великим богам! – все будет так, как Фалазар мечтал. Но вот пророчество… нет, этого мало.

– И это все? Говори же дальше, Грутсланг, Большой Змей! Говори, чтобы мир охватило пламя этого откровения…

– Он падет благодаря тебе: творящему судьбу, в правильности и неотвратимости которой не стоит сомневаться. Благодаря тебе и Драконьему Камню. А теперь, пророк, слушай, запоминай и записывай, потому что я вижу, как непостоянен туман твоих мыслей, как рассыпаются части памяти…

Боль уже прошла.

Она помнила, как обожгло солнце первый раз, там, на странном корабле в окружении странных людей, – кожу будто облили кипятком. А ведь она так любила солнце, яркое и вездесущее, но, как братья и сестры, всегда касалась песков пустыни лишь ночью: когда по небу рассыпались звезды, а зной сменялся прохладой. И вот она наконец почувствовала прикосновение солнца дольше, чем обычно, а оно ранило ее – как ранит окружающий мир ничего не подозревающего ребенка.

Еще пятно, еще – и вот, случайно увидев свое отражение, она поняла, что почти вся посмуглела, загорела. Кожа ныла, но не беда, приходилось терпеть боль и похуже – души, не плоти.

Как она оказалась здесь? Воспоминания дымом кружились в голове: ее ударили, она потеряла сознание, очнулась на корабле, а потом уже – в этом странном месте. Наверное, в городе – одном из тех, о которых рассказывал он. Что это за место? Она не понимала, не знала – откуда? – но чувствовала, как на кончики пальцев оседает незримая энергия, клубится под ногами, щекочет щиколотки. Энергия, о которой шептались их шаманы, – то, что рождено силой и богом. Искры мироздания.

Проснувшись ночью, словно в беспамятстве, она вдруг проверила, на месте ли бусы из красных камушков, – и вздохнула с облегчением. Не забрали. Значит, все хорошо. И пусть она теперь в неволе. Он о таком рассказал.

Утром к ней подошел старый слуга – она уже догадалось о его роли в чужом доме, в чужой стране, – и спросил, не хочет ли она поесть. Бурно махал руками – думал, благодаря жестам речь станет хоть капельку понятнее.

Она понимала и так – не язык, саму суть слов.

Он учил ее этому. Рассказывал, что любой человеческий язык – лишь шелуха, такая же ненужная, как старая змеиная чешуя по весне. Он учил ее понимать и доносить смыслы, всегда одинаковые, не важно, сказанные грубо или распевно, со множеством гласных или практически без них. Только боги, шептал он, говорят иными смыслами, их голоса – бури, извержения вулканов, шелест листвы; для смертных подбирают нечто ближе и привычнее. Но близкое – не значит одинаковое. Отсюда ссоры и проблемы, отсюда вечная борьба человека и богов, все перемирия в которой – фикция, нарушаемая новоявленным Орфеем