Прах имени его - страница 32

Куллеон не любил строить никаких планов, кроме военных, – знал безотказные тактики боя и не ведал извилистых путей лисиной хитрости. Но, пока он слушал щебетание пунийцев, ему пришла идея.

И вот он стоял на пороге ростовщика, не в силах выдавить из себя фразу, которую обязан был сказать. Ради Рима. Ради будущего. Ни настоящее, ни тем более прошлое Куллеона никогда не волновали. Сейчас – особенно.

Баалатон не помнил, когда так злился, – последний раз, наверное, во время давних перепалок с одним из кредиторов, и то – не настолько. Когда Кири – последняя надежда – сбежала, когда скрылась из виду, злость тут же сменилась апатией, будто раскаленный металл опустили в холодную воду.

Может, Баалатон догнал бы ее, если бы так не мутило, если бы мир не шатался из стороны в сторону. Что за заразу он подхватил в стране Медных Барабанов? Видел, как косятся на него люди, – похоже, какая-то дрянь на коже, на виду.

Хоть на колени падай прямо на оживленной улице, но потерять достоинство под палящим полуденным солнцем в разгар дня – хуже, чем умереть. Поэтому запыхавшийся Баалатон прислонился к стене одного из домов, стараясь не заорать и не заплакать. Он вновь лишился всего, к чему шел, – глупую гонку на потеху судьбе придется начинать с начала. А ведь крылья пламенного феникса так ясно вспыхивали в сознании…

Баалатон гордился своими предками. Они прочной нитью связывали великие державы прошлого – возили товары морями, драли огромные пошлины, соединяли Египет и Междуречье, эти имперские махины, не имевшие в достатке дерева – только ливанский кедр да сокровища Пунта[36] спасали их. А финикийцы, выходцы из Тира и Библа, с песчаных морских берегов, где мокрые следы окрашиваются призрачным пурпуром, придумали, как перехитрить надменных властителей старого мира; без них, финикийцев, мир бы рухнул, и они, прекрасно понимая обстоятельства, делали на них звонкие деньги. Да, Баалатон гордился предками, пусть и смотрел в глубину веков… с заносчивостью. Катастрофа бронзового века переломала миру кости, и не случись она, не попади в ракушку мира морской сор, не родилась бы новая ливийская жемчужина – Карфаген. Его город.

А что теперь он? Жалкий, никчемный, не получил ничего, к чему так стремился… что подумают о нем предки, которыми он так восхищался? Что подумает его город?..

Баалатон потер укус «обезьянки». Какая же дрянь, а он… Эшмун, почему он на нее так злился? Она ведь просто дикарка. Просто девчонка. Он мог только любить женщин, только использовать их, но… откуда в нем это? И все же! Она его укусила! Она не ценит его доброты. Она – последняя… Мысли оборвались от очередного спазма.

Кое-как Баалатон доковылял до дома, но на первом этаже, в зелейной лавке Фивы, его встретила не благодатная тишина, а резкий оклик:

– Баалатон! Какого демона ты удумал?!

Фива, когда злилась, говорила так, что дрожали горы и падали ниц цари. Она схватила Баалатона за плечо и с силой потянула на себя – тот, обессиленный, даже не сопротивлялся.

– Кого ты, идиот, привез с собой из страны Медных Барабанов?! Что за девушка, дурень?! И почему ты… так, а это что еще такое? – Фива коснулась его века.

– Да что ты делаешь! – Баалатон зашипел от боли и резко отвел ее руку. – Зачем же так…

– А, – вздохнула она, лукаво улыбнувшись. – Значит, ты не видел. Ну ничего…

Фива достала медное зеркальце с ручкой и ободком в форме змеи, свернувшейся кольцами. Ничего не говоря, подняла зеркало перед собой – так, чтобы Баалатон сам все увидел.