Прах имени его - страница 30

Методом весьма радикальным. Не отдашь – заберу.

Сейчас Магон сидел над свитками, сверяя и проверяя, – одной рукой водил пальцем по тексту, стараясь не потерять нужную строчку, другой ловко передвигал камешки абака[34]. Мыслями он частично все еще был с шаловливыми внуками, у которых гостил совсем недавно: принес сочные фрукты, играл, потом рассказывал превращенные в сказки истории о своих клиентах, а внуки слушали с открытым ртом.

Магон задумчиво почесал седую бороду – говорили, что слишком рано из нее ушел благородный черный, а он отмахивался, – и хитро улыбнулся. Полностью вернулся к миру серебра. Наконец-то очередь дошла до него – и лучше бы у него нашлось чем расплатиться.

Магон не был злым человеком – просто любил порядок во всем. Особенно – в своих деньгах. И если дисгармония чужих дел вела к хаосу в его деньгах – что ж, порядок придется восстанавливать, как богам из старых эллинских легенд, столь чтимых в то далекое время и бесправно забытых под суровыми взглядами нынешних халифов и острыми клинками их стражей.

Магон спрятал абак в сундук, свернул свитки, разложил по специальным секциям, выдолбленным прямо в стене дома. Смотря на них, всегда думал об Александрийской библиотеке – был там всего раз, но этого хватило, чтобы ослепить сознание. Дело за малым – дойти до одного из тех верзил, которые готовы сделать что угодно за оговоренную заранее сумму. А там уж как пойдет – может, их услуги понадобятся просто для устрашения, а может…

Магон услышал дверной скрип, обернулся и чуть не повалился – вовремя оперся руками о стол.

Римлянин. На его. Пороге.

Как посмел этот варвар с грубыми, неотесанными чертами лица, словно у сырой, неумело слепленной из грязно-красной глины статуи, прийти в его дом, прибыть в его город?! Магон знал – давно, когда эти варвары только выползли, как судачили, из своих мерзких щелей в земле и стали наконец похожи на людской народ, Карфаген милосердно заключил с ними торговый договор, но с тех пор всегда настороженно посматривал в их сторону.

Магон помнил, как беседовал с восточными мудрецами, гостившими в его городе несколько лет назад: они пили сладкое вино, курили полынь и, хмурясь, говорили, что Македония и Рим – две напасти и два испытания, посланные детям Востока богами. А Карфаген да Персия – последний рубеж увядающего мира. Рухнет он – рухнет и старый порядок. Кончится век Востока, наступит новый, страшный, непонятный, варварский. Первыми не выдержали персы: пали под натиском эллинов, потом – полководца Македонского. Когда три года назад умер Александр и Македония стала трещать, ломая собственные кости в кровавой резне сыновей правителя, карфагеняне радовались. Думали, такая судьба рано или поздно постигнет Рим. Но тот только рос, креп – стал, как о нем говорили, республикой! Сущее порочное колдовство. Думать иначе Магон не хотел. Нет иных объяснений.

А теперь один из неотесанных римлян стоит на его пороге и молчит. Магон получше вгляделся в уставшее, угловатое лицо – заметил черную татуировку-дракона, скрывающую шрам над глазом. Вздрогнул.

– Что нужно? – насупившись, пробурчал Магон.

Римлянин молчал.

– Что нужно? – повторил.

– Я хочу работать на вас. Хочу начать прямо сейчас.

Магон некоторое время сверлил римлянина изучающим взглядом. Зачем-то цокнул, потер большой палец о средний, вновь вгляделся в грозное лицо, в шрам, сокрытый татуировкой, оценил крепкое телосложение, мускулатуру и угрожающий вид. А ведь одной грубой силы порой мало. Сначала нужно запугать. Потом – давить. А кто откажется иметь на привязи одного из римлян, о которых ходят байки: мол, они родились из грязи, как мыши, глотают металл и без устали насилуют сразу нескольких женщин?