— Нравится? — спросил появившийся словно из воздуха низенький продавец. — Это мой кум рисует! Специалист высшего класса! Каждое лето ездит в Карпаты, на Говерлу восходил, говорит, жил бы там, да только дом тут и дети, а куда же…
Продавец продолжал тараторить, я уж было почуял, что кошелек от внезапных трат не спасти, как вдруг почувствовал странный жар. Такой… ласковый, но в то же время целенаправленный. Захочешь сбежать — куда там! Найдет в любом месте, опутает огненными лучами, утянет назад. Я с трудом отвел взгляд от картины, посмотрел поверх головы не унимавшегося продавца и… остолбенел.
Он стоял в нескольких шагах. Высокий, наверно, метра под два; широк в плечах. Взгляд золотисто-карих глаз был спокойным, уверенным, с едва уловимыми смешинками. Голова пошла кругом: нельзя смотреть напрямую — закружит, затянет в омут веков — сам потом и не выберешься.
Одет просто: льняная рубаха, светлые брюки, белые туфли — настолько чистые, будто он и не ступал по улицам многолюдного Киева. Поднял руку, заправляя за ухо каштановую прядь, рукав, скользнув вниз, открывая охватившую запястье татуировку в виде змея. На безымянном пальце — какой-то необычный массивный перстень. Разглядеть невозможно. И лица нельзя запомнить. Вроде не старый, но и молодым не назвать. Черты красивые, благородные, смотришь — глаз не отвести, а отвернется — не вспомнишь. И в глазах все темно-золотой огонь клубится.
На красивых губах мелькнула улыбка — по коже пробежал огонь. Я шумно выдохнул. Он резко развернулся и принялся подниматься по Андреевскому спуску. Ступни, кажется, так и не касались вымощенной серым булыжником дороги. На миг остановился и, не оборачиваясь, поманил за собой.
Жар схлынул на долю секунду. Господи, неужто удалось поймать удачу за хвост?
— Прошу прощения, — пробормотал я и рванул вслед за поманившим.
Продавец попытался остановить, но потерпел неудачу. Не до покупки картин, когда тебя зовет сам Стольный.
Только поравнявшись с ним и пытаясь отдышаться, я вдруг осознал, что даже не знаю, как к нему обратиться.
— Ну, здравствуй, — произнес он глубокий низким голосом. — Давно в Киев дети баньши не захаживали.
По коже пробежали мурашки. Это вам не отец-чугайстр, это не Вий-Совяцкий, даже не Призрачный Цимбалист со своей Ночной Трембитой. От Стольного шел такой ослепительный поток энергии, что можно было задохнуться. В голове зашумело. Сделав вдох, я стиснул зубы и даже не подумал остановиться.
— Что будешь делать? — спросил он, искоса бросив на меня взгляд, и улыбнулся.
Вот гад, уровень силы проверяет! Хотя, может, и нет. Он же насквозь молодняк видит. Значит… что-то другое.
— Ну… — протянул я, — сначала шабаш, а там будет видно.
Стольный кивнул:
— Правильно. В этот раз на Лысой горе народа будет поболе, чем в прошлые годы.
В его тоне будто на миг проскользнуло недовольство, но тут же испарилось. Он одернул задравшийся рукав и остановился. Прищурившись, посмотрел на заходящее солнце.
— Жди беды, Андрей. Так просто в этот раз не отделаешься.
— Спасибо, утешили, — буркнул я, разом растеряв всю благовоспитанность.
Мельком глянул направо — встретился с бронзовым взглядом Булгакова. В какой-то миг показалось, что памятник ожил, перекинул ногу на ногу и замер. Только взгляд остался прежним: что ж хамишь, юноша, уважаемому-то? Нехорошо.
— Мне-то чего, — хмыкнул Стольный, — заморские гости к нам не первый год приезжают. По размаху наши шабаши многим утрут нос. Поэтому охота поглазеть да полезного чего к себе увезти — всегда огромна. Другое дело, что в этот раз злыдней собралось раза в три больше, чем обычно.
