Меня одолело искушение развернуть лошадь и пустить ее в галоп. Останавливало то, что конь Эдвина, скорее всего, резвее моего. И Кетту, который сидел на луке седла и водил по сторонам черной мордой. Нельзя позволить, чтобы риспи взяли его след.
Наконец, мы остановились на опушке одной из рощиц. Стройные ряды деревьев изгибались полумесяцем, закрывая нас от любопытных взглядов с трех сторон. С четвертой бежал узкий ручеек, а дальше земля поднималась, образуя холм. Эдвин привязал лошадей к одному из кустов и поманил меня за собой.
Кетту слезать категорически не пожелал. Пришлось оставить его в седле. Кобыла не обращала внимания на лиса, и я смирилась. Ректор бросил задумчивый взгляд на моего питомца и протянул:
– Что-то в нем изменилось.
– Выздоравливает понемногу, – улыбнулась я.
И чтобы отвлечь ректора от Кетту, начала:
– Мы ехали таким странным путем.
Эдвин натянуто улыбнулся:
– Нормальным. Сейчас тебе предстоит сосредоточиться на ногах. Мы пришли учиться танцам.
Я сделала невинные глаза и улыбнулась. Опростоволоситься на приеме у градоначальника мне совсем не хотелось, поэтому я решила отложить выяснение отношений и побыть примерной ученицей.
А Эдвин совершенно неожиданно оказался хорошим учителем. Сначала мы разучивали основные шаги. Ректор показывал медленно, заставляя меня повторять. Старательно разъяснял и разжевывал то, что я не поняла и не запомнила с первого раза. Около часа я шагала по квадрату под счет ректора, отрабатывала движения, пыталась запомнить фигуры танца. Когда я почувствовала, что голова идет кругом, он, наконец, удовлетворенно кивнул. А затем протянул мне руку и сказал:
– Теперь – в паре.
Эдвин встал напротив меня и спокойно произнес, глядя в глаза:
– Руку мне на плечо. Вот так.
Я сделала то, что он просил, а затем ощутила его ладонь у себя на лопатке. Мне казалось, что в танце положено держаться за талию… Хотя выше талии – это лучше, чем ниже, так что повода для жалоб у меня вроде бы нет. Но почему сердце бьется так часто?
Теперь мы шагали уже вдвоем. Я быстро собралась и вспомнила всё, что мы повторяли битый час. Так что волнение отступило, и я поймала себя на мысли, что рядом с Эдвином сейчас мне очень хорошо и спокойно. Всё, что происходило на поляне, было так непохоже на его обычное поведение. Он был сосредоточен на процессе и больше не казался ни равнодушным, ни язвительным. А еще проявлял несвойственное терпение.
Стоило подумать об этом, как я оступилась и закусила губу от досады. Эдвин тут же выпустил меня и с долей раздражения произнес:
– Не делай этого.
– Мы здесь торчим уже пару часов, если не больше, – напомнила я. – У меня уже ноги гудят.
– Что уроки физподготовки в Академии ты прогуливала, я уже понял. Но я говорил не об этом. Ты всё время закусываешь губы. Не делай этого, что за дурацкая привычка?
Я хотела ответить что-то язвительное, но наткнулась на странный взгляд ректора и осеклась. Поколебавшись, я махнула рукой:
– Ну что поделаешь, привычка и привычка. Какая есть. Продолжаем?
Ректор отступил на шаг и взглянул на небо:
– Если мы хотим вернуться к ужину, пора возвращаться.
Я скрестила руки на груди и сердито фыркнула:
– Если поедем прямо, а не по кругу – успеем и так.
Голос Эдвина тут же похолодел:
– Я лучше знаю, где нам ехать.
– Чтобы скрыть от меня что? Ты ничего мне не рассказываешь, Эдвин!
Ректор заглянул мне в глаза и отчеканил:
