Правительность. Власть и правление в современных обществах - страница 3

Очевидно, что советский и впоследствии российский случай – точно так же, как большинство европейских или американских – не исчерпывается этой технологической «либерализацией» и побуждением граждан. Как указывает Фуко и детально разбирает Дин, даже либеральные общества сохраняют в своей структуре формы суверенной власти и дисциплинарного принуждения. Суверенная власть не искореняется, а локализуется и минимизируется. Попытки уйти от чрезмерности в управлении заключены в отборе наиболее экономных технологий управления, в предпочтении техник власти на расстоянии, которые варьируют от всеобщей средней школы и телевидения с 1950-х до медийной рекламы и социальных сетей в наши дни, позволяя малым воздействием направлять поведение большинства так, чтобы оно само двигалось в нужном направлении.

Самомотивации и самоконтролю в таких технологиях власти на расстоянии принадлежит ключевая роль. Их формула так же далека от прямолинейной манипуляции населением, как либеральная правительность – от простого «ухода» государства. Политические манипуляции, рассчитаные на краткосрочный эффект, заставляют управляемых действовать вразрез с собственными мотивами и интересами посредством планомерного искажения информации и ограничения свободы выбора. Технологии правительности запускают более сложную механику, которая рассчитана на длительные циклы и генерирует не только текущие поведенческие акты, но и новые субъективности, побуждающие к самостоятельному поведению и среди прочего органичивающие безраздельность любого господства. Примеры таких технологий в позднем СССР: воспитание «творческой личности» и даже забота о «критическом мышлении», не переступающем границ политической лояльности, которые характерны для советской педагогики 1960–1980-х и лицензированы государственным аппаратом. В конечном счете, технологии управления через свободу основываются на альянсах и подстройках, которые возникают в результате массового просвещения или информированного согласия, когда управляемые сами склонны к выбору того, что соответствует государственному интересу. Здесь следует специально отметить (и Дин подробно останавливается на этом), что государственный интерес не совпадает с интересами членов правительств или проектировщиков отдельных институтов. Согласно формуле Фуко, государственный интерес исходит из «мудрого и надлежащего распределения людей и вещей, их отношений и движения на территории»[9]. С европейского XVIII века это «надлежащее распределение» выражается поначалу в теории, а позже в практике взаимного страхования, охраны труда и здоровья, социального обеспечения, то есть в первую очередь – в поддержке экономического процветания и благополучия населения, где в одной формуле соединяется контроль за нарушениями и свобода, основанная на соблазне процветания.

Важно понимать, в каком смысле техники правительности – это не просто способ приводить в движение тела граждан в рамках, предначертанных государством. Носителями государственного интереса в модели правительности может и должно выступать само население, в том числе в допустимых формах контрвласти. К их числу в позднесоветский период относилась, в частности, обязательная «критика недостатков» в адрес государственных чиновников и производственных управленцев. В современном состоянии допустимая контрвласть получает развитие в институтах гражданского сектора, которые берут на себя решение задач, совпадающих с государственным интересом, но не решаемых государством: благотворительность, волонтерство, помощь обездоленным, защита прав потребителей и ряд иных. Отдельный случай представляет собой реализация государственного интереса в контр- или антиправительственном поведении, таком как мирный гражданский протест или политическая оппозиция. Именно оно доказывает исторический характер государственного интереса и несводимость такового к конъюнктурным ставкам правительств