Мне снова не удается унять дрожь.
От одной мысли о том, что этот огромный мужчина будет прикасаться ко мне своими огромными, покрытыми тонкими темными волосками руками, становится дурно до тошноты. Хочется покрыть кожу защитным слоем бетона, надежно зацементировать себя от всего, что может причинить вред, но больше всего – от Островского.
— Хвати трястись, дура, - снова злится Марат.
Мой взгляд автоматически находит его руки – не тянутся ли ко мне?
Нет, вместо этого он занят запонками. Справившись с одной, вторую руку тычет мне, и я очень медленно, но все-таки достаю ее из петли.
Протягиваю на раскрытой ладони.
Марат поглядывает так, словно даю ему навозного червя, а не его собственное украшение, стоимостью больше, чем вся моя жизнь.
Я даже не успеваю предугадать, что он собирается сделать, когда Островский вдруг резко хватает меня за лицо, сдавливает щеки и нависает надо мной злой и беспощадной тенью.
— Слушай очень внимательно, девочка, потому что я привык к понимаю с первого раза. Второй раз не повторяю никогда – просто исполняю то, что пообещал. Ты – моя жена. Мне плевать на твои розовые фантазии и мечты, на принца из девичьих грез и всю эту херню. Ты принадлежишь мне. И так уж получилось, что я заплатил тебя гораздо больше, чем ты стоишь. Поэтому ты будешь раздвигать ноги всегда, когда я захочу. Будешь делать все, что я захочу. Говорить и даже дышать, когда я разрешу. И мне глубоко плевать, как эти правила отразятся на твоей хрупкой душевной организации. Если в течение полугода ты не забеременеешь…
Он многозначительно щурится.
Всевышний, помоги мне не сойти с ума от ужаса…
— Я привык избавляться от бесполезных вещей, Анфиса. Включая бесполезных женщин. Так что в твоих же интересах не корчить из себя целку и дать мне обещанного наследника как можно скорее.
Только теперь я понимаю, как люди сходят с ума от страха.
Не медленно и по чуть-чуть, а мгновенно, потому что увиденное или услышанное на части рвет их душу.
Хорошо, что Островский отпускает меня и брезгливо отряхивает руки, словно на них могли остаться частички моей кожи.
Когда подъезжает к его особняку – за городом, на Рублевке – вокруг дома столько света, что можно рассмотреть даже цвет занавесок на окнах второго и третьего этажей. Но я не вижу ничего, кроме носков своих туфель, потому что Света была выше меня и, чтобы не упасть, мне приходится поднимать подол.
Островский идет впереди, молча проходит через длинный ряд домашних работников, и мне приходиться чуть не бежать следом, чтобы не отстать от него.
Кое-как успеваю хотя бы просто кивать всем этим людям.
Захожу в дом вверх по мраморной лестнице.
— Рэйн, какого хрена?!
Мои ноги буквально врастают в пол от того, как яростно кричит Марат.
Рэйн?
Его пес?
— Ты не пригласил меня на свадьбу, - негромкий ироничный голос. – А я приготовил подарок своей новой мамочке.
Знакомый голос. Настолько, что, вспоминая, где я слышала его раньше, прячу губы за ладонью.
Если мой муж узнает, что делал владелец этого голоса…
Что он делает в доме Островского?
— Кто впустил эту мразь?! – громыхает Марат. – Данилов, блядь?! За что я плачу тебе такие бабки?!
Вокруг нас мгновенно поднимается суета.
Дом, который минуту назад выглядел почти безжизненным, внезапно превращается в муравейник.
И во всем этом хаосе бегающих людей я нахожу в себе силы сделать шаг в сторону, выйти из-за тени спины мужа.
