Предтеча Ленина. В спорах о Нечаеве - страница 11

Что Нечаев не был продуктом тогдашней интеллигентской среды – в этом не может быть особенных сомнений. У Нечаева не было того «прошлого», из-за которого приходилось бы ему, каяться» перед народом.

Нечаев был сыном простого мещанина, незадолго до освобождения крестьян выкупившегося из крепостной зависимости. По своему классовому происхождению он значительно ближе стоял к народу, чем выходцы из дворянских сословий, а такими выходцами и было большинство «радикальной» молодежи начала 70-х гг.

В данном случае «чужим» являлся не сам Нечаев, который действительно был «человеком другого столетия», начатое им движение. Буржуазные историки революционного движения склонны рассматривать «нечаевское дело», как движение, не имевшее корней ни в прошлом русской жизни, ни в последующих этапах развития революционной борьбы.

Изолируя нечаевское движение от социально-экономических корней пореформенной России, буржуазные историки невольно должны были признать его «эпизодическим» фактом. Первый, кто признал «эпизодичность» нечаевского движения, был небезызвестный немецкий историк русского движения, профессор Тун.

В «Истории» Туна слишком много исторических неточностей. Тун несколько поторопился написать свою «Историю». К числу подобного рода «затонений» относится и его утверждение, что «нечаевский заговор представляет собою замечательную попытку энергичного агитатора раздуть в широкое пламя тлеющую в недрах общества искру.

Но попытка не удалась. Все предприятие имело характер эпизодический».

Вслед за Туном эту мысль начал горячо развивать другой, теперь уже русский, историк – Богучарский, с тою только разницей, что Богучарский пошел значительно дальше Туна.

В неожиданности своих выводов Богучарский даже оригинален, но об этом ниже. В своем «Активном народничестве» Богучарский категорически заявляет: «В истории русского освободительного движения «нечаевщина» была лишь эпизодом характера совершенно исключительного».

Не менее замечательным определением исторической роли Нечаева нужно признать и утверждение Веры Засулич: «Таких исключительных характеров не появлялось больше в нашем движении и, конечно, к счастью.

Несмотря на всю революционную энергию Нечаевы не усилили бы революционных элементов нашей интеллигентной молодежи, ни на шаг не ускорили бы ход движения, а могли бы, наоборот, деморализовать его и отодвинуть назад, особенно в ту раннюю пору».

Последнее утверждение Засулич, данное ею в конце своей работы о Нечаеве, как-то не вяжется с начальной фразой той же самой работы, открывающейся словами, что «Кара-козовское дело», конечно, займет в истории нашего движения гораздо более скромное место, чем нечаевское».

Противоречие между первым и вторым положениями невольно бросается в глаза. Для того, чтобы показать обратное, т. е. что нечаевское движение имело прямое влияние на дальнейший ход развития революционного движения в России и даже ускорило ход этого движения, необходимо будет обратиться к историческим фактам.

До нечаевского процесса молодежь в целом не имела стойких революционных воззрений. Политическая сторона событий слабо затрагивала внимание тогдашней молодежи. Только после нечаевского процесса в среде молодежи начинается усиленная тяга к вопросам политического характера. Что это так, достаточно указать на отношение народнической молодежи к такому крупному мировому событию того времени, как Парижская Коммуна 1871 года. Тогдашняя народническая молодежь не обнаружила достаточного понимания разворачивавшейся на ее глазах героической попытки парижских коммунаров.