* * *
А вечером, когда Мари уже убирала пяльцы, в боковую дверь постучали. Мари подошла и открыла ее. На пороге – Луи.
– Ты не спишь? – спросил он тихо.
– Нет.
– Надо поговорить, – сказал маркиз и вернулся в свою комнату.
Мари вошла к нему. У Луи на столе горели две свечи, лежало несколько листков бумаги и перо. Маркиз сидел в кресле, устремив взгляд на девушку, и внезапно спросил:
– Интересно знать, а ты хоть немного думала о моем позавчерашнем предложении?
Мари даже перепугалась.
– Отвечай, – потребовал он с невероятной строгостью.
– Мне кажется, сударь, я вполне ясно изложила вам мое мнение. Я ваша горничная и буду служить вам добросовестно, но не требуйте от меня невозможного. То, что вы изволили мне предложить – непорядочно, и мне горько думать, что вы способны на такую низость.
– Прекрасно, я не сомневался, что услышу именно то, что услышал, – улыбаясь, спокойно произнес он, становясь опять ангелом, и Мари осталась в недоумении.
Луи не дал ей опомниться и радостно сообщил:
– А я пытаюсь написать первую сцену.
– Помилуйте, уже так поздно.
– Ну и что. Я все равно не могу уснуть. А ты думаешь о нашем спектакле?
– Немного.
– Послушай, дорогая, ты не можешь быть такой «замороженной», – Луи порывисто поднялся и подошел ближе. – Ты хоть чуть-чуть представляешь себя на сцене?
– Если честно, нет.
– А надо представить. Что ты будешь делать, что говорить… Короче, ты должна войти в образ.
– Прямо сейчас? – невозмутимо спросила она.
– Да когда угодно, милая. Ты прелесть. А что же ты наденешь на себя?
– Я думаю, это не главный вопрос.
– Но весьма существенный…и, кроме того, эта прическа не пойдет. В первой сцене мы уберем твои волосы на древний манер, а потом… а ну-ка распусти их.
Мари совсем растерялась, сбитая с толку такой активностью Луи.
– Ну же, чего ты боишься?
Она медленно распустила свою косу, в волнении глядя на Луи. Он обошел вокруг девушки и, остановившись, на свое усмотрение поправил несколько прядей.
– Теперь хорошо, – довольно сказал он, – очень хорошо. Мы еще прикрепим живой цветок, и ты будешь настоящей Эвридикой. А глаза… чудо как хороши!
Мари, чтобы отвлечь Луи, поинтересовалась:
– А вы, сударь, уже знаете, что делать на сцене?
– Я? За меня не волнуйся. Я буду рядом с тобой, буду прославлять твою красоту в песне, а ты подаришь мне улыбки. Нам будут петь гименей – ну, это свадебная песня, – и мы должны сиять от счастья. Это в первой сцене. Согласна?
– Хорошо, ваша светлость.
– Ты можешь звать меня по имени.
Она только смотрела.
– Когда-нибудь сможешь, – заверил маркиз, – а сейчас иди спать. Может быть, завтра начнем репетировать.
Луи поднес к губам ее руку и, поцеловав, пожелал покойной ночи.
* * *
Дело пошло как нельзя лучше. С изобретательностью Луи и познаниями Люсьена подготовка спектакля продвигалась очень быстро.
На первых репетициях все было не так, как хотелось, но постепенно «актеры» достигали совершенства в своих ролях. Луи, казалось, сросся со своим образом и, даже когда не репетировал, почти не расставался с «лирой» (лютней). Он был на сцене так же непредсказуем, как и в жизни, поэтому его партнерше приходилось нелегко. Люсьену хорошо давалась суровость владыки загробного мира, а на роль Прозерпины выбрали тоже одну из горничных, темноволосую и черноглазую.
Очень скоро артисты примерили костюмы. Луи необычно смотрелся в длинных белых одеждах. И когда он в руке держал «лиру», с него запросто можно было писать Аполлона-мусагета.
