Второе фигурой больше походило на женщину – с изящной, потрясающе тонкой талией, пышными иссиня-чёрными волосами и кофейными глазами на матовом лице.
Оба, помимо роскошных мантий, сотканных из дорогих редких тканей, носили мягкие сандалии из пальмовых листьев. На телах у них было множество украшений: от ожерелий и подвесок до колец и заколок из слоновой кости, украшенных хрусталём и помогавших необычным причёскам сохранить форму.
На запястье у каждого виднелся стеклянный браслет, сделанный ровно по форме и размеру руки – он означал, что двое были союзниками.
Мужчина стоял неподвижно и завороженно смотрел на огромный постамент в самом центре Зала Таинств – на вершине вертикальной колонны, как на своеобразном алтаре, на серебряной подставке возвышался крупный синий кристалл. Он создавал вокруг таинственное свечение, едва заметное глазу, но хорошо ощутимое другими, более тонкими чувствами.
Мужчина почувствовал, как союзница нежно обняла его за плечи.
«Оставь сомнения позади себя, Ха’ань’ин. Ты мудр и как жрец, и как союзник».
«Но я недостаточно мудр, как горожанин».
Их головы соприкасались: они могли шептать и все равно бы услышали, но к чему было использовать голос, если двое и так отлично понимали друг друга, передавая сообщения мысленно. В последние двадцать или даже тридцать лет, на Островах всё реже и реже использовали Общий – он более был ни к чему, ведь даже маленький ребёнок быстро учился коммуникации с помощью энергии.
«Ха’ань’ин, мой любимый и единственный союзник, поверь мне: ты прекрасный горожанин, но не тебе или мне оспаривать политику. Цари вершат судьбу, а жрецам следует только наблюдать её».
На лице Ха’ань’ина проявилась горькая ухмылка.
«Но что если цари заблудились, а жрец видит, что судьба страшна?»
«Судьба потому и называется судьбой, что она есть одна и единственная дорога. Цари вынуждены ступить на неё и пройти так, как уготовило Единство».
– Но это дорога царей, а не простых горожан, – внезапно произнёс Ха’ань’ин на Общем.
Он развернулся и посмотрел женщине в глаза.
– Ты перешёл на язык, – удивилась она, также сказав это вслух. – Почему?
– Грядут перемены, Такий’иа. Мы должны отказаться от праздности и принять жестокую правду – скоро этого не будет. Как ты не понимаешь? Тагапуй’ины обязаны вернуть себе лицо.
Она не ответила.
Ха’ань’ин подошёл к огромному стеклянному витражу, перед ним открылась панорама Города Рождения Царей.
Ха’ань’ин наблюдал за оживлёнными потоками небесной и наземной трасс – тысячи горожан куда-то спешили в своих колёсных и воздушных повозках, проносясь мимо величественных башен квартала Старого города, лавируя между плотно стоящими, не так давно построенными зданиями района Интатис. На пеших платформах тут и там появлялись люди – используя подъёмники, они спускались или поднимались на нужный уровень и продолжали прогулку. Жизнь кипела и глубоко под землёй: там капатрийцы – темнокожие, коренастые, крепко сложенные выходцы из северных земель прокладывали новый тоннель, который должен был соединить Город Рождения Царей или Рождение, как его сокращённо называли горожане, с восточным островом Фаи’так’айи.
Ха’ань’ин смотрел за тем, как бесцельно, и вместе с тем абсолютно безмятежно проводили свои последние часы жители Рождения.
Неожиданно он вынул из-под мантии небольшой свёрток пергамента, скрепленный кожаным ремешком, а затем принялся напевать какую-то грустную, монотонную мелодию.
