Приемная мама. Как я себе это представляла и как все оказалось на самом деле - страница 11

На тот момент я была совсем не уверена в своей решимости взять одиннадцатилетнюю девочку с инвалидностью. И тон детдомовского директора меня тоже расстроил. Но раз Саша ждет фото и подробностей – да, конечно, надо их отправить.

Задним числом я понимаю, что именно та дама-инспектор из опеки, ее воодушевление, ее радость от того, что кто-то хочет взять девочку Сашу, которая вот уже почти три года сидит в детдоме (ведь даже и телепрограмму сняли, а толку!), и сыграли в нашей истории главную роль. А то бы я, может, все же испугалась и отступила. Но дама-инспектор так меня ждала – а из ее слов выходило, что и девочка ждет, – что я отправилась к ним сразу же, как только получила от своей опеки нужные документы.

Это был другой город, мы с дочками, полуторагодовалой Ясей и двенадцатилетней Леей, приехали на поезде ранним утром, шел снег с дождем, погода была серой и мерзкой. Я взяла для Яси коляску, таскать ее было ужасно неудобно, мы сразу же замерзли и устали.

На месте расклад оказался тем же, что и на расстоянии. Опека, куда мы отправились прямо с поезда, была нам очень рада, воодушевленная дама-инспектор предлагала чай, умилялась, глядя на маленькую Ясю, без проволочек выписала направление на знакомство с девочкой Сашей. Она же созвонилась с детдомом и согласовала наш приход. Но в детдом нас сначала вообще отказались пускать. Выяснилось (почему-то только на этом этапе), что посторонним несовершеннолетним вход на территорию детдома запрещен, нечего им тут делать, «пусть подождут на улице», а какая же улица, когда снег с дождем, да и сколько им там ждать? Мне казалось важным, чтобы мы познакомились с девочкой Сашей вместе, мне и в голову не пришло, что нужно идти в детдом одной. Снег, ветер, мы стоим у чугунного забора детдома с коляской, дочки дрожат, я тоже дрожу, пытаюсь объясняться с охранником по домофону – и сейчас мороз по коже, как вспомнишь. А тогда было еще и страшно, я думала: о ужас, что мы тут делаем, во что мы ввязались?!

В конце концов нас пустили в холл, охранник переписал мои паспортные данные, и к нам пришла тетя-завхоз. Которая сказала, что раз уж я притащила своих детей, то нужна хотя бы справка о том, что они здоровы. Справки у меня, конечно же, не было, и достать ее в чужом городе было совершенно негде. Я говорила: «Но вы же не требуете справку о моем здоровье?» А она отвечала: «Вы должны были пройти медкомиссию – разве у вас нет на руках заключения о том, что вы здоровы?!» Я говорила: «Но это заключение действует полгода – каким образом оно может гарантировать, что именно сейчас я не больна гриппом?» А она отвечала: «Так что, вы больны? Зачем же вы тогда приехали? Заражать наших детей?!» За этими разговорами мы провели, наверное, минут сорок, и мне становилось все унылее и унылее. Холл, в котором мы находились, ничем не выдавал места, где живут дети: убогий советский холл, похожий был в моей женской консультации на первом этаже хрущевки. Ни игрушек, ни книжек, ни бойких плакатов – только бежевые крашеные стены, флегматичный охранник, линолеум, стулья и искусственные цветы. Не было тут и гардероба – похоже, посетители не предполагались.

Наконец я позвонила директору, она вмешалась, и завхоз от нас отцепилась. Детям велели сидеть в холле, а меня повели в кабинет социального работника, где хранились дела детдомовцев. Соцработник была приветлива. Она изложила все, что знает о биографии нашей девочки Саши (вышло немного), показала некоторые документы, позвала врача и воспитательницу. И тут вдруг наступило какое-то радостное оживление: и врач, и воспитательница меня разве что не расцеловали, повторяя, как было бы здорово, какое было бы счастье, если бы бедная девочка обрела семью – да, Саша непростой ребенок, характер у нее о-го-го, но она все равно ребенок, ей так нужна мама, а тут еще и брат, сестры, чудесно, чудесно! Узнав, что потенциальные сестры мыкаются в холле, они немедленно притащили их в кабинет и принялись с ними болтать. Это было что-то нормальное, человеческое.