– С какой пассией! Что ты буровишь?! – Так это ты его отравила?
– Да, я. Следующей будет, даренная тобой коза, а потом и жена твоего брата!
– Ты что – с ума сошла?
– Нет! Я защищаю свою честь и своё семейное счастье, имеющимися у меня средствами! Ты же защищал честь Красной Армии и Советскую власть от разной корниловщины и белого движения имеющимися у Советской власти средствами. Без стеснения и угрызения совести! – И защитил… И передал мне опыт. Так что, Петенька, забудь…
Маруська долго не могла уснуть. Не могла переварить события сегодняшнего дня. А папа с мамой были в другой комнате и она не могла предположить о чём они говорят. Но ей очень не хотелось остаться без папы, так как остался Володька.
Володькина мама сняла с Володьки штанишки и одела длинную рубашку из домотканого полотна и очень жалела, что не успела пойти в район, купить в пром-маге краску чтобы, к Володькиным шести годам, покрасить его штанишки в синий цвет. Потом намазала своё лицо жирным козьим молоком, чтоб не заветривалась кожа на колхозных работах и легла к Володьке под бочок. Дай им Бог здорового сна…
(Списано с натуры)
Дед Трофим с очень жиденькой и уже седой бородкой и такими же, с темнинкой усами, смотрел на тридцати шести литровый алюминиевый бидон полный меда и думал: «Это ж сколько самогонки можно нагнать из этого мёда»!
Он только что пришёл с рыбалки и в небольшом цинковом, десять раз погнутом и столько же раз рихтованном ведёрке принёс три небольших карася и одного пескаря.
Не ловится проклятая рыба – ушла в глубину! А ты поди и докажи своей бабе, что рыба ушла в глубину. Он, на всякий случай, вынул из кармана плоскую, чуть согнутую по нужному радиусу, тёмно зелёную пустую бутылку, открыл пробку, понюхал, посмотрел по сторонам и поглубже засунул в копну сена, стоящего во дворе.
Может быть рыба потому и ушла в глубину, что его родная, много лет хранимая бутылка, вначале утренней путины была полная. И даже сейчас издавала приятный спиртовый дух.
В то время, когда он подсчитывал сколько самогона можно выгнать из такого количества мёда, скрипнула дверь и из хаты вышла ещё дебелая, хоть и вся седая баба Фрося.
Баба Фрося служила старостой в сельской ладно сложенной кирпичной церкви. Но так как здание церкви выполняло отнюдь не церковные функции, и служило то дровяным складом, или конюшней в стране Советов, то вся штукатурка вместе с нарисованными Богами внутри отвалилась, стены и сводчатый потолок хвастались лишь хорошо сложенной кирпичной кладкой. – Умели люди, хоть и давно это было!
Наловил?! – спросила баба Фрося.
– Наловишь тут! Всю рыбу разогнали проклятые сухогрузы! – То туда, то обратно! – А что осталось рыбке? – В глубину уйти!
Баба Фрося на его аргументы ничего не ответила, только посмотрела в ведро, поморщилась и определила —
– Разве что коту будет…
– Сдохнет твой кот! Уже четвёртый раз хожу на рыбалку, и хотя бы один жареный хвостик достался!
– А ну ка! – дохни на меня!
– Ладно, пусть будет коту…
– То-то! Заходи кушать борщ. – Любка сварила, только что ушла.
– А внука оставила?
– Нет, не оставила, он от тебя и так паршивых слов нахватался! Сдержаться не можешь при внуке чёрт лысый!
Дед Трофим погладил свою голову и подумал: «Да, лысый, но ты же мне эту плешь и проела… Однако борщ вкусный, но не тобой же сваренный!»
– Добавь ещё половник, а то и полтора —
Баба Фрося взяла миску и молча добавила. Налила и себе. Посмотрела как дед Трофим пополоскал в нём красный жгучий перец и откусил пол зубчика чеснока – поморщилась и подумала: «А крепкий же, чертяка, только не того… да оно и мне уже ни к чему».
