Записалась пером кувалда.
Притворилось коварство честью,
Тень наветная – доброй вестью,
Обернулась молвой базарность,
От похвал расцвела бездарность.
Что же с нами случилось, боже,
Если в зеркале уж – не то же,
А в мечтах завелась угрюмость,
Зреет старость и вянет юность?
В перемен роковой богеме
Затаился недобрый гений.
Стало ясно мне утром этим:
Мы себя, потеряв, не встретим…
Играют в шахматы бомжи
Светло и беззаботно,
Как будто не прижала жизнь
К земле бесповоротно,
Как будто теплится в груди
Огарок прежней веры,
Как будто двигают ладьи
Не сволочи, а пэры,
Как будто вовсе не пусты
Дырявые карманы…
И ржут бомжи, и бдят менты,
Вкусив небесной манны.
Гудят последние троллейбусы,
Бредут усталые прохожие,
Гадающие судьбы-ребусы
И друг на друга непохожие.
Троллейбус, выплывший из полночи,
Набит толпою суетливою.
Седой старик, держась за поручни,
Глядит на девушку красивую.
А девушка совсем не чувствует,
Следя за окнами бегущими,
Как кто-то юности напутствует
Глазами, юность не имущими.
А свет – так падает невыгодно!
Тень резче скулы обозначила.
Он вышел. Но в ночи безвыходно
Спина сутулая маячила.
Троллейбус дальше мчался в сумерки,
Как жизнь – спешащая, неждущая.
В неоновом холодном сурике
Кто может знать свое грядущее?
Мы все когда-то станет старыми,
Рок разлучит нас неминуемый
С весенним смехом и гитарами,
Со всем, чего не оттоскуем мы.
Но в том ли дело – поздно, рано ли
Мы отойдём в ночные роздыми?
Как много тех, что в полночь канули,
Как мало тех, что пали звёздами!
Мы строили путь осиянный,
До неба добраться хотели,
Но стали чужими друг другу, —
Так сделал разгневанный Бог.
Понять мы не в силах ни слова
Из тех, что другие глаголят,
Мы только себя понимаем, —
Так сделал разгневанный Бог.
Тяжка ты, верховная кара!
Ведь нынче – что башня до неба! —
Халупу, и ту не построишь,
На разных крича языках.
О гордости, чести и славе,
О верности и благородстве,
О долге, о правде, о мире
На разных крича языках.
Все сдвинулись прежние меры,
Все стёрлись былые значенья,
Лишь деньги не вырвала буря,
Но деньги не мерят всего.
Великий хаос в Вавилоне
От грешного столпотворенья,
Великая купля-продажа,
Но деньги не мерят всего.
Несладко и с золотом нищим.
Мы с грустью теперь вспоминаем:
Был песней, связующей души,
Потерянный общий язык.
Когда-то ещё мы отыщем
Согласья чарующий раем,
Ласкающий грубые уши
Потерянный общий язык!
Я был один. И был один мой дом.
И был один в полу поющий гвоздь.
Но он пришёл, и мы уже вдвоём —
Я, дом и гвоздь, – и мой вечерний гость.
И был нарушен грусти карантин,
И новым был я, новому учась.
Но он ушёл, и снова стал один —
Дом, гвоздь и я… как собственная часть.
Высохшая, как таранка,
Браслетом звеня о браслет,
Ему нагадала цыганка
Много счастливых лет.
Он слушал её, убогую,
И, ручку ей золотя,
Думал: «Ну, вот, ей-богу,
Природы еще дитя!
Не надо мне знать, что будет,
И незачем в душу лезть.
Судьба нас сама рассудит,
И то хорошо, что есть».
Весь день он, судьбой ведомый,
Крутился в её колесе,
Подружку довёл до дома
И в поздний троллейбус сел.
А там уже были трое,
Под градусом не слегка:
«Эй, ты, дерьмо коровье!
Болеешь за ЦСКА?»
А он отвечал: «Да что за них болеть?
По мячу ногой попасть не могут.
По ним бы панихиду петь,
Да от их игры разбирает хохот».
На следующей остановке
Три здоровенных лба
Схватили его за локти —
Рассудит их, знать, судьба!
