— Слушай, а он у тебя стеснительный, да? — спрашиваю тихо, хрипловато, завораживая Пинкодика своим голосом.
— Кто? — шепчет она, округляя глаза.
— Твой жених.
— В смысле?
— Меня увидел и слился. Оставил тебя без сладкого леденца.
Поджав губы, она толкает меня в плечо и сама едва не шлепается со стула. Повезло, что я рядом — сильный и всегда рад прийти на помощь. Подхватываю ее вместе со стулом и возвращаю в исходное положение. А следовало бы позволить упасть. Стукнулась бы затылком, может, разум на место бы встал. У нее же сдвиг по фазе налицо.
— Ты че, мне только что жизнь спас? — пыхтит она, руками вцепившись в стол.
— Ошибся. С кем не бывает, — усмехаюсь, на всякий случай придерживая спинку стула.
— Барс, ты нарываешься.
— Ты же знаешь, дразнить тебя — сплошное удовольствие…
К сожалению, это удовольствие прерывает телефонный звонок. Приходится оставить Пинкодика наедине с недоеденным бутербродом, недопитым чаем и пакостными мыслями обо мне.
— Да, Ильич! — отвечаю своему шефу — владельцу автомастерской.
— Арсений, ты куда запропастился?
— Ты же сам мне два выходных дал после того, как я тачку хозяину отогнал. Четыре сотни километров в одну сторону, если ты забыл. И обратно в плацкарте с цыганами.
У Пинкодика от услышанного уши вдвое увеличиваются. Ей бы в тот райский табор. Без трусов бы оставили ее со своими гаданиями.
— Два выходных — это включительно с днем твоего приезда, — объясняет старик. — Тут без тебя вся мастерская стоит. Хлопцы совсем работать не хотят.
— Скажи им, что если носы из телефонов не вынут, то в очереди на бирже труда рекорды в своих играх ставить будут. Гамоверы недоделанные.
— Кто?
— Лоботрясы, по-твоему, — перевожу на его язык. — Не жадничай, Ильич. Дай еще день.
— Эх, ладно, — тяжко вздыхает он. — Но завтра жду. А то без премии оставлю.
— Премия мне сейчас позарез нужна, — стреляю взглядом в Пинкодика, нацеленную на салон красоты и шопинг. Поверить не могу, что собираюсь упаковать ее для Цукермана. Надо представить все в таком свете, чтобы она сама передумала.
Сбрасываю звонок, наблюдая, как она запихивает свою ступню с ушибленным мизинцем в туфлю и втягивает воздух сквозь зубы.
— Ты уверена, что Цукерман стоит таких жертв? — Гляжу на нее с сочувствием. — Меня от тебя и в сланцах плющит.
— Так что ж не женишься-то? — бурчит, прихрамывая направившись к двери. — Плющит его от меня. И еще от двух десятков куриц… Шевелись, Барс! С каждой минутой я становлюсь старше, а мой роковой день рождения ближе.
— Я уверен, пассажиры, опоздавшие на «Титаник», ни разу об этом не пожалели, — выхожу вслед за ней и запираю дверь.
— Посмотрим, сколько всего ты припомнишь в старости, жалея, что опоздал.
Не опоздаю, Пинкодик. В этот раз точно!
В заказанном ею такси мы не едем, а варимся. Лишенная прохладного воздуха тачка вызывает зуд и страх перед большой вероятностью умереть от асфиксии. А накрытый плотным куполом палящего солнца город сводит все желания к тому, чтобы плюхнуться в прохладный бассейн и киснуть в нем до самого заката.
— Сдохнуть можно, — жадно хватаю ртом воздух, вывалившись из такси.
Но в звенящей гудками машин улице без толку искать свежести. Легкие забивает жаром прокаленного пекла. И единственное, что радует глаз в этой невыносимой духоте, — это блестящие капельки испарины, покрывшие лоб Пинкодика. Их хочется не смахнуть, а собрать губами.
Влекомый будоражащими сознание фантазиями, я не могу спокойно любоваться ее воздушным сарафаном и открытыми загорелыми плечами — тонкими, гладкими, нежными в отличие от ее остроугольного характера. К тому же меня коробит от взглядов петляющих рядом кренделей. А она, как назло, пальчиком подтягивает сползшую тонкую бретельку и медленно взмахивает пушистыми ресницами.
