Поэтому ключа ей Серж не давал. Тома не жаловалась, не обижалась, относилась к такому его решению, как к данности.
Для меня ждать тебя уже счастье, говорила она ему. Сама возможность ждать – чудо, потому что многим и ждать-то некого. Потому что за ожиданием приходит встреча, я вижу тебя, и душа моя наполняется жизнью. Ты и есть моя жизнь, и я благодарна тебе за все.
Странные у них были отношения, с какой стороны ни посмотреть – странные. И он в них выглядел не очень. А некоторые так прямо и говорили ему: подлец ты, Таганцев. Пользуешься, говорили, дармовщинкой, а отвечать ни за что не хочешь.
Неправда ваша, говорил, а чаще, думал в ответ Серж. Все не так.
А как же на самом деле?
Сложно все, сложно.
Тома восхитительная женщина, мечта, и все такое. Любить такую и удовольствие, и счастье. И он любил бы ее… Да он и любил, возможно, и, чего греха таить, пользовался, но ведь в той же мере, что и она. Он давал ей то, чего она сама хотела, но лишь при условии, что их желания совпадают. Серж считал, что это справедливо. А разве нет?
Черт, кто бы объяснил ему самому, что там в его душе происходит… Только реально, без штампов и морализаторства. Не как Марь Иванна.
Марь Иванна глаз прищурит, выставится так на него и говорит с дребезжащим посвистом: «Что же ты творишь, негодник? Ты посмотри, какую девку гнобишь!»
Ага, гнобит он. А что прикажете с ней делать?
Тамара певица, а зачем ему певица? Даже не так: он ей зачем? Что может он ей предложить, кроме стандартного набора гарнизонных благ? Ладно, здесь город рядом, а переведут его служить в глухое, отдаленное место, где медведи и удобства на улице, что тогда? Где петь она будет? В клубе, перед бойцами? Долго ли выдержит этот хрупкий цветок на морозе? Вряд ли.
Он просто не пускал эту любовь в свое сердце. Во избежание будущих и обоюдных, заметьте, разочарований.
К тому же, сценарий, который он набросал для своей жизни, несколько отличался от подкидываемых порой ей вариантов и возможностей. Поэтому он старался следовать своему плану, согласно которому спутницу ему следует искать в другом, не в певческом сословии. На Тамару не опереться, думал он, наверх с ней не взлететь.
А он непременно хотел наверх.
Заметив, наконец, приближавшегося Сержа, Тома улыбнулась – ему показалось, будто зажегся волшебный фонарик. Приблизившись, он подал ей руку, а когда она встала, подставил щеку для поцелуя.
– Что-то случилось? – спросил немного тревожно.
– А у тебя? – заторопилась она, стараясь заглянуть ему в глаза. – У тебя все хорошо? Мне отчего-то стало тревожно, показалось, ты попал в беду.
– Глупости, Томочка, все хорошо. Он обнял ее за плечи. – Замерзла?
– Нет, тепло же… Разве что, самую малость…
Она прильнула к нему, и он почувствовал, как она дрожит. Душа всколыхнулась щемящей нежностью.
– Замерзла…
– Это так, нервное.
– Пошли, пошли. Будем тебя согревать и успокаивать.
Они поднялись в квартиру.
Серж усадил гостью на диван, принес ее персональные тапочки, кожаные, с меховой оторочкой, и, опустившись перед ней на колени, сам переобул ей ноги. Ее туфельки хранили тепло. Миниатюрные, изящные, будто детские. Нет, не детские – феечкины. Изумляясь хрупкости туфелек, он сжал их в ладонях, парой, и так же вместе осторожно перенес на комод. Они казались ему хрустальными, драгоценными, здесь им самое место. Потом он укрыл Тому пледом.
– Садись рядом, Сереженька…
