Он сладко задумался и установил крейсерскую скорость за впереди идущим «КАМАЗом».
Благодаря этой девушке-ребёнку, а теперь «паршивой» миледи вспомнил, как в первый раз сошёл на берег в Балаклаве с первой своей лодки «С-348»[2] и помог ей взобраться на ступеньки переполненного автобуса.
«Вот только девочку с косичками жалко – достойна лучшего, – качал Самарин головой, – За плечами был ранец, пионерского галстука не было. То есть, сколько же ей было тогда? А во сколько лет принимают в пионеры-то? Лет в одиннадцать-двенадцать. Значит, ей было не больше десяти.
Прошло почти…почти шестнадцать лет.
Да через пару месяцев у меня был двадцать один календарный год и из них шестнадцать на лодках. Тимофеев показал в справке наплаванности к «Личному делу»…По суткам больше пяти лет под водой и чуть меньше в надводном положении. Ни хрена себе…!? А сколько же на берег остается?
На других кораблях…дежурства…сидячки в готовности…чужие базы… – Самарин съёжился и усмехнулся через нос – Получается, что дома и не был, ха-ха, только отпуска. Как незаметно всё проскочило!
Да, девочка, заставила ты меня подвести итоги. Зато как символично! Приняла и проводила. А сколько тебе сейчас, голову ломать не будем. Дай Бог тебе удачи!».
* * *
Проезжая ресторан «Балаклава» Самарин, естественно, вспомнил гусарство пришедших с моря подводников. На той самой старой «немке» «С-348», которую острословы-подводники бригады называли то «Чикагским окурком» после взрыва сероводорода в яме, то «Ниагарским водопадом» после прорвавшейся воды в отсек через газовую захлопку под водой…да на той самой, он получил первое боевое крещение.
Когда везде было запрещено в ресторанах исполнять «Распутина» от «Бони Эм», в закрытой Балаклаве ансамбль мичманов выдавал его за десятку за раз. Стоял отдельно стол на семь человек, а на прикрепленном к стене листочке плясали буквы печатной машинки вечно пьяного замполита ДОФа:
«Для тех, кто вернулся живой!».
Две бутылки и по салату за счет ресторана и музыка в первую очередь. Самарин оживился и запел марш.
«Как ныне взбирается вещий Олег
отмстить неразумным хазарам».
Воздух Балаклавы вздёрнул Самарина, будто шампанское из-под пробки.
Перед выездом из Балаклавы по Крестовского, где жил с семьёй, Самарин фа-фа-кнул возле дома и посмотрел на бывший свой балкон. Всё щемило в нём от близости к судьбе любой мелочи. Ведь, это ушло навсегда!
Вот так впадают в депрессию. Тихая оккупация Крыма, украинизация мозгов, сброс в канализацию спецов!
Шампанское выпустило пузыри и Самарин тихо, но торжественно запел «Марш прощания славянки»
Был сентябрь мутного девяносто четвёртого, а солнце палило, как в середине лета. Виктор, в амбициях, гнал за сотню свою ещё не обкатанную «Жигуль-шестёрочку»: «Плевать хотел на все ваши дорожные знаки».
Снижать скорость не собирался – гаишников украинских с бензином плоховастенько. В бардачке валялись доллары, но не для них – не догонят!
Спидометр быстро отсчитывал километры до Севастополя.
Комфлота отдал загадочно списанную среднюю подводную лодку «С-37» Черноморского флота, дружно ушедшему в запас, экипажу. Они любили свою «тридцать седьмую», ласково называя «Ласточкой», и решили продлить её жизнь музеем.
«Пусть без оружия, но на ходу! Мы это заслужили. Да и «Проба» не должна кануть в лету. Мы ещё повоюем…»
Предательство – явление, ставшее обычным, к которому вчерашние вояки наивно не были готовы. Это гнусное слово визжало из-под колёс на каждом крутом вираже.
