– Наша плакса не выучила стишок, ах ты бедненький… Уже позвонил мамочке, поплакался ей в трубочку?
Звиад вертелся перед зеркалами, что висели над умывальниками, мочил ладони водой и поправлял дурацкую челочку. Если тебе действительно хочется знать, какого черта он ко мне цепляется, ответ прост: таким как Звиад дай только повод. Им необязательно делать что-то плохое, они нападают на слабых ради веселья.
– Эй, плакса, ты чего там делаешь? Навалил в штанишки? Не волнуйся, мамочка купит другие в секондe.
Я видел в отражении противную улыбку с этими белыми зубами. Ох, как же я хотел его ударить, ты бы знал. Больше всего на свете хотел отделать по этой самодовольной роже.
Приглаживая шевелюру, он продолжал что-то вякать, мол, я со страху схватился за конец, но стоило мне встать рядом, как он дернул к первой умывалке, что у двери. Меня это рассмешило.
– Чего дохнешь? – спросил он таким невинным голоском, от которого мне стало еще смешнее. – От тебя пованивает.
Я пошел к сушилке, а он все поглядывал в зеркало, чем я занимаюсь у него за спиной.
– Стой, – сказал я после того, как развернулся и перекрыл ему выход. – Зачем тебе это… Скажи, зачем? – я знал зачем, всем «Звиадам» нашей планеты нравится цепляться. Пока ты в порядке – они сидят тихо, но стоит чему-то случиться – они тут как тут.
– Не понимаю, о чем ты, плакса?
– Зачем ты цепляешься ко мне? – мне хотелось его достать.
По его бегающим глазкам было заметно, как он нервничает. Стоит таких трепачей застать врасплох, и они уже не такие смелые, куда-то уходит их спокойствие.
– Убрал лапы, педик, – он оттолкнул мою руку и задрал голову, чтобы казаться выше. Он часто других обзывает педиками, пидорами, трахожопами, наверное потому, что в этом отношении с ним самим не все в порядке. – Разве ты не понял? Давай покажу, – я ожидал, что он меня ударит, и потому напрягся, даже почувствовал пресс через прослойку жира.
Мы вернулись к умывальникам.
– Теперь смотри, – сказал он, показывая на зеркало. – Что ты видишь?
Я видел зеркало, сплошь усыпанное высохшими каплями воды, разводами грязных пальцев, и где-то далеко наши отражения.
– Сказать, что я вижу? Рядом со мной стоит какой-то урод. Ты урод, и с этим ничего не поделаешь. Мамочка, наверное, тебе не говорила, но раньше с такими чудиками… Ну, ты понимаешь, со всякими уродствами… Вот, с ними разговор был короткий. Одних – топили, других – уносили в лес… В общем, не сюсюкались. Раньше люди были, что ли, гуманней.
Какой же я дурак, что стоял и слушал его треп. Меня так распирало от желания ударить его по гадкой роже, пока не начнет харкать кровью. Но я так ничего и не сделал, словно оцепенел. Ох, как я ненавижу себя за это. Со мной такое постоянно: стоит кому-то сказать мне что-нибудь обидное, я сразу цепенею. Не могу постоять за себя.
– Сам подумай, разве это справедливо, что тебя заставляют мучиться? К тому же ты учишься и живешь с нормальными людьми… Не представляю, насколько ты себя чувствуешь ущербным. Ну, ходишь ты на свои занятия уродцев и уже не корячишься на лыжных палках, ну и что дальше? Так и будешь всю свою убогую жизнь шляться по врачам, пить таблеточки, чтобы не трясло? А если забросишь свою дрочку, скажем, сляжешь с малярийной эболой на месяц, что тогда будет, снова на костыли или в колясочку. Нет, плакса, нельзя так… Я тебе по-дружески советую, кончай с этим. Собаки и те лучше живут…
