Лесные коряги, покрытые мхом, злобно усмехались, резко похолодало. Вдалеке послышались крики. Будто в лесу шла толпа. Людей Сергей Львович воспринял с радостью – теперь он знал куда идти. Слева закричала выпь – значит, не сбился с маршрута. Аненков сориентировался на восток и быстро зашагал не дожидаясь полной темноты. Маленькими лужицами блеснули на влажной глине раздвоенные следы – большие и поменьше. «Кабан с поросятами!» —Опасность пробежала холодком по спине Алексея Львовича. Он поднял увесистый дрын и, размахивая им как мачете, стал проламывать себе дорогу, словно сквозь джунгли, в ту сторону, где людские голоса казались слышнее. Вообразил, что побеждает всех врагов, дурные воспоминания и обиды. Дубиной их, дубиной! «Ну ты, Львович даешь! В свои пятьдесят – ещё терминатор! – изумился он сам себе. – Отдышись, кандидат в инфарктники, давно ли ты махал чем-нибудь кроме указки?»
Сумерки сгустились и почернели, лес перешёл в ельник. Города не видно, голоса – будто глуше. «Еще чуть-чуть», – подумал Аненков, но не смог поднять ногу. Он стоял в болоте. Ботинки утонули и промокли. Вокруг поблескивали как бельма нечисти островки грязного снега.
– Растяпа! Хоть бы фонарь с собой брал, следил за зарядом в телефоне хоть бы», – услышал он слова мамы в своем исполнении.
Истошно закричала кошка. Она металась и звала в опасную сторону.
– Леший тебя послал, что-ли, заблудить меня? Беги себе в болото, я не самоубийца.
Кошка подбежала, прикусила ему ногу, настойчиво звала за собой. «Ну, Львович, боишься сдохнуть? Еще вчера хотел, а сегодня зассал?» – резанул Аненков словами коллеги, которого когда-то не поддержал на выборах ректора, было стыдно, унизительно и неприятно.
Болото бывает очень коварным, особенно весной. Зимой оно проходимое, замерзает как правило. И летом пересыхает, тут можно собирать ягоду. Когда вешние воды и родники напитывают его, местами оно тоже может казаться проходимым, а чуть в сторону наступишь, и все – провалился. Бывает ступаешь, идешь, не задерживаясь аки Христос по водам – все хорошо, ноги отталкиваются от чуть зыбкой поверхности, неустойчивой как в цирке, но остановишься – и пропал уже по колено. Болото не прощает ошибок.
Никто не ищет пропавших на болотах, пропавшие сами становятся болотом. Провалившийся в холодную трясину человек, сразу замерзает, а на его ногах будто пудовые гири повисают. Пошевелишь ногами – и только глубже уходишь в ил, под ледяную воду. А вода в болоте даже летом настолько холодная, что выжить дольше часа сложно. Тем более сейчас, когда температура едва ли выше пяти градусов. Самостоятельно вылезти из трясины пока судорога не свела конечности можно только на силе рук и воле к жизни, держась за палку с крюком, гибкое дерево или веревку. А если цветет багульник, то одурманивающего запаха иногда бывает достаточно, чтобы отравиться. Устаревшее «багулить» и означает «травить, отравлять». Лучше в такое время на болото не ходить вовсе. Но если придется, то нужна длинная прочная палка с крюком на одном конце и острозаточенным с другой стороны. Самые опасные места – поросшие мхом небольшие мочажины, подпитываемые водой из подземных холодных ключей. Сначала это видимые озерца, в которые по доброй воле никто не зайдет, но с годами они затягиваются илом, зарастают сверху растительностью и становятся незаметной смертельной опасностью. Их в иных местах называют чарусами. Они будто очаровывают красивым мхом, зеленой травкой. И только острым концом палки можно определить – стоит ли шагать в кажущуюся проходимой прорву.
