Пробный маневр профессора - страница 5

Как же давно он не был в весеннем лесу! Очарование весеннего вечера вытеснило все его опасения насчет возможности заблудиться. Закатное солнце пригревало спину и заливало теплым светом березовый лес, в распускающейся листве пели многоголосым хором дневные птицы, и вдалеке уже начал свою пасторальную мелодию первый соловей. Справа, дополняя шум леса звоном колокольчиков, радостным мычанием и хрустом веток, медленно проплыло небольшое стадо коров. Музыкой в сердце отозвалось их черно-белое движение и даже щелкание пастушьего хлыста казалось звуком божественной красоты. Да что там, он представил давно забытый вкус парного молока.

«Это же "Первая зелень, стадо" Алексея Грицая!» – обомлел Сергей Львович от ясного воспоминания.. Ему вдруг, что он не покинул дом несколько часов назад, а, наоборот, пришел, вернулся в свой дом. Он представил, как открывает глаза и сквозь сон видит маму через прутья детской кроватки . Она принесла и повесила на стену репродукцию в деревянной рамке, рассказала про коров и о том, как они дают молоко. Потом покормила. Сергею показалось, что он даже ощутил этот вкус на губах – вкус настоящего парного молока. И вот она – эта ожившая картина! То же настроение, коровы, берёзы. Теплые на освещенной стороне и холодные, небесно-синие в тени и утопающая в серебристо-лиловой дымке даль. И чуть видный желто-зеленый намек на будущие листья, и светящийся воздух, полный весенней влаги, каждая частица которой напоена светом солнца и неба.

Сорока, скандально стрекоча, пролетела мимо и вывела его из оцепенения. «Ходи, Сережа Львович и обнимай эти березы. Дышать— не надышаться. Смотреть – не насмотреться!»

Заметив свою длинную синюю тень, то сливающуюся, то размыкающуюся с падающими тенями берез, Аненков подумал, что как это интересно и пластически красиво выглядит – общая тень с лесом. А вот и лесной царь, доминанта всего этого леса, огромный дуб. Он пока и не думает распускаться. Алексей Львович вспомнил, что дочка удивлялась тому, что разные деревья распускают листья в разное время. «Дуб долго силы собирает», – сказал ей, и она долго молчала. Аненков присел на поваленный ствол, выпрямил спину, запрокинув голову к небу – туда, куда стремились все эти линии, фактуры, цвета, запахи, звуки. Перспектива радовала, какие только обрывочные сведения о перспективе Возрождения и обратной перспективе иконы не пронеслись в голове.

Кажется, что не ты смотришь на лес, а лес и небо как творящие жизнь начала смотрят на тебя, охватывая синью, зеленью, всеми красками и линиями, вкусом воздуха и запахом весны. Представишь себя частью этого целого – безграничной природы и неистощимой жизни, вырастишь до размеров целого леса и вернёшься в собственное бренное тело, унося с собой вибрации и звуки этого места. Аненков подумал, что это он в своем воображении превратил прямую перспективу реального леса со стволами сходящимися почти в космосе – в мнимую обратную, представил как лес будто апсида охватывает. Увлекает то в даль, то внутрь своих переживаний и мыслей. Всё, на что обращаешь внимание, что узнаешь или что удивляет – обретает ощутимую форму и объем, оставляя остальное плоским фоном.

Аненков проголодался и достал бутерброд. Привычка брать с собой еду досталась от мамы. Достал и блокнот с карандашом. У художника же всегда должен быть наготове блокнот с карандашом. Жажда рисовать оказалась сильнее. Рисовал жадно и быстро, торопясь зафиксировать светотеневые отношения, красоту линий веток, коряги, похожие на лесных чудовищ. Вспомнил, как его учили разделять пространство на первый, второй и третий план. Набросал суетливую белку, подбежавшую в надежде на кусочек бутерброда. Солнце неумолимо садилось. Аненков этого, может, и не заметил бы, не упади его взгляд на маленькую елочку, а ухо не услышало бы детский плач филина. Одинокая новогодняя ночь с елкой, наряженной еще живой мамой, мрачно встала перед глазами. Хорошо, что мысли о смерти уже не испугали, только насторажили. «Всё, турист.Блокнот в рюкзак – и на тропу», – сказал он сам себе. А дорожка-то потерялась в сумерках, края болота не видно, телефон сел. Заскрипела береза, помрачнели силуэты старых пней и поваленных деревьев, обострился запах сырости, рухнуло дерево неподалеку, смолкли птицы. Зато отчетливее слышались бешеные, еще неладные трели одинокого соловья.