– При социализме-то на такое денег не найдёшь! – крикнул кто-то из зала.
Я присмотрелся. Это был Красногромов – начальник госбезопасности. Этот грузный человек с лоснящимся лицом вальяжно развалился в кресле и смотрел на ВИЛа поверх бокала. Это был крайне умный и крайне опасный человек с очень большими возможностями. И, получается, главный начальник Глеба.
– И я рад, – продолжал ВИЛ, игнорируя выпад из зала, – что благодаря вашим инвестициям, вашему вниманию, опыт этого проекта позволит сохранить в веках лучшие жизни. Важные жизни, которые будут двигать мир вперёд, где нас ждёт больше невероятных открытий.
Симонов расплылся в улыбке, как довольный кот. ВИЛ сказал именно то, что от него ждали. Ильич сделал шаг назад от трибуны. Симонов вновь обнял его и чуть ли не расцеловал, но только хлопнул его плечу. Зал разродился жидкими овациями, многие делали какие-то пометки в смартфонах. Кажется, всё сложилось удачно и «Ранасентия» получит средства на продолжение исследований. Красногромов, от мнения которого зависело покровительство государства, благосклонно кивал и посматривал на молоденькую официантку.
Симонов продолжил свою речь, приглашая всех желающих прийти в лабораторию и лично оценить проходящую там работу. ВИЛ, быстрым шагом, прошёл мимо нас, не удостоив взглядом:
– Идёмте, Борис.
Мы с Алиной переглянулись и поспешили за ним. Он практически бежал по коридору, мимо мелькали огромные старинные окна. Голоса позади стихли. Наши шаги гулким эхом отдавались в древних сводах. Возле выхода нас встретила охрана, посадила в один из лимузинов и мы отправились в штаб-квартиру. Алина сразу же поехала к себе домой.
Всю дорогу ВИЛ молчал, неотрывно глядя в окно. За стеклом мелькала вечерняя столица. По мере удаления от центра, пейзаж стал меняться: стало гораздо больше суеты и машин, наши водители включили мигалки и прохожие, как испуганные воробушки, выскакивали прямо из-под колёс. Даже на такой скорости можно было рассмотреть оборванцев, шлюх, пьяниц и безразличных ко всему полицейских. Наш кортеж мчался по идеально ровной выделенной полосе, в то время как рядом лежала, разбитая ямами, перегруженная магистраль, заполненная всевозможными авто, тонущими в выхлопных газах старинных двигателей внутреннего сгорания.
Я тоже молчал. Мне было стыдно за то, как я вёл себя перед приёмом. И ещё почему-то было стыдно за происходящее за окном. Оправдания себе я найти не мог. Так же молча мы дошли до его апартаментов. В коридорах башни стояла тишина, свет был приглушён. Инстинктивно, мы ступали медленнее и тише.
– Доброй ночи, – тихо сказал ВИЛ. – То, что вам стыдно, Борис Сергеич, – это хороший знак. Я не сомневался в вас.
Он закрыл передо мной дверь.
Я поплёлся к себе и остановился на мгновение напротив окна. Внизу лежала копошащаяся, никогда не знающая покоя столица. Я всматривался в её огни, словно видел впервые.
Это был последний раз, когда я видел главу «Ранасентии» – Габриэля Симонова.
