Гармония жизни, в наступление которой так трепетно верят столетиями, не настигнет эту страну, пока интересы отдельного лица не приобретут хоть какое-то значение; пока человек будет оставаться средством государства.
– Почему примитивный взгляд на человека и его проблемы так притягателен для власти? – грустно вздохнула Анна.
– Не знаю… так удобнее. Почему русские так убеждены в превосходстве России над другими странами? Причём, эта убеждённость лишена рациональных обоснований. Или, почему тут так развит культ жертвенности и долготерпения?..
– А кто такой Джон Голт12? – рассмеялась Анна.
– Постой, откуда это? Не могу вспомнить.
– Ты что! Это же «Атлант расправил плечи»!
– А-а, – протянул Макс, – прекрасное произведение в защиту капитализма? Начинаю вспоминать.
– Прозвучало как-то презрительно…
– Да ну, нет. Я смутно помню детали книги, но хорошо помню её дух и то, с каким рвением я её читал. А капитализм… думаю, это лучшая из возможных общественно-экономических формаций. Нормальные торговые отношения между людьми: ты выполняешь работу, после получаешь вознаграждение.
– А как же кризис перепроизводства? «Великая депрессия»?
– Боюсь, что в любых человеческих отношениях не найти ничего абсолютного. А какая альтернатива? Социализм? Кажется, мы с тобой касались этой темы. Представь себе, ты упорно работаешь, творишь дело всей жизни, а потом к тебе приходят и говорят, что это не твоё, а общественное достояние, и потом отправляют к чёрту на рога, заявив, что ты – бесчестный эксплуататор – обкрадывал людей.
– Так что же тогда? Может, вовсе анархия?
– Ты так и сыпешь полярностями, – чуть остыв, заметил Макс, – это уже не совсем формация, это, скорее, общественно-экономическое течение.
И анархизм бывает разным: анархоиндивидуализм, анархокапитализм, коммунизм, наконец, партисипативный анархизм. В экономике последнего, например, основой должна быть солидарность, справедливость и самоуправление. Ничего не напоминает?
– Свобода, равенство, братство?..13
– Да. То есть, если раньше всё было плохо, то теперь все человеческие слабости исчезнут. Не будет места лжи, наживе… это как у Чернышевского: «сейчас хороших людей мало, потом их будет больше, а там – одни хорошие».
– То есть, ты предпочёл бы капитализм или что-то типа того?
– Мы с тобой как семиклассники начала двадцатого века, начитавшихся политических панфлетов, – заметил Макс. – Нет, я предпочитаю возделывать свой сад.
– Даже не знаю, что на это ответить…
– Просто не стоит пытаться сделать счастливыми всех. Это обречено на провал. Вспомни историю Христа. «Любого мессию ждёт что-то подобное».
– Может, пойдём? А то становится холодно, – предложила Анна.
– Пойдём… – поднялся Макс.
Они шли по тёмной дороге, оставив выпивших влюблённых наедине.
– Куда нам идти? Я тебя провожу.
– Не надо, – мягко отказала Анна, – мы уже почти пришли, – она остановилась, чуть коснувшись руки Макса, – мой дом, буквально, за углом… сейчас приду и погружусь в чтение… нашла на полках старое издание Дюма… замотаюсь в плед и окунусь в «Женскую войну».
– Хороший выбор, – поддержал Макс, – заходи на днях, выберем тебе интересную книгу.
– Непременно приду, – с готовностью она приняла приглашение.
Повисло неловкое молчание.
– Прощаемся? – улыбнулась Анна.
Макс всецело обратился в неуверенность, не решаясь идти на поводу чувств, охвативших его.
Она непринуждённо обняла его за шею и тихо сказала на ухо:
