В сенях послышались шаги и вошёл отец.
– Доброго всем утречка! Вижу, что завтракаете. Это хорошо. Сейчас будем лечиться. Тебя как кличут-то, молодец?
– Да родители Степаном назвали.
– Ну что ж, хорошее, русское имя. А то сейчас взяли моду иностранными именами детей называть. Разные там Арнольды, Кимы, Вилоры. Тьфу! Срамотища одна!
Говоря это, он растирал в плошке какую-то траву.
– А меня Фомой кличут. Фома Лукич! Так, – сказал он, подойдя к раненому, – давай-ка, посмотрим твои дырки. – Он открыл Степана, снял сначала с одной ноги, потом с другой повязки. – Ну что, гноя нет, – как бы про себя бормотал он, – значит, мы сейчас тебе травками и смажем.
Он взял в рот какую-то траву, пожевал её немного, а затем положил в раны. Сверху наложил листки подорожника, закрепив их бечёвкой. Затем ту же операцию он повторил и с раной на плече. Закончив, посмотрел на Степана, улыбнулся.
– Это я тебе в дырки тысячелистника нажевал. Ничего! Бог не выдаст – свинья не съест! Поставим тебя на ноги. Вот я тут болотного багульника собрал, мы его сейчас заварим и настойкой этой ранки-то и промоем. Через недельку побежишь. Ты, я смотрю, парень здоровый. Откудова будешь?
– Из Селеево, – сказал Степан. – А призвали из Малой Пустошки.
– Откудова? Из Пустошки говоришь! А там что делал?
– Да жена там у меня. Меньше года прожили.
– Местная что ли?
– Да нет, она из Новгорода. Фельдшерица. Работает там.
– А я вашего фельдшера знавал. Хороший был мужик. И ещё там у вас чокнутая баба есть. Ох, и чума! Но травница…!!! Это она меня лечила, когда я с медведем на лесозаготовках в Сибири «поручкался». Не она – хана бы мне была. Жива что ль?
– Жива! Рядом с нашим домом живёт.
– Вот вернёшься домой, ей спасибо скажешь.
– Как же, вернусь! Мне теперь посчитаться с этими гадами надо.
– Посчитаешься, посчитаешься. Только сначала на ноги встань. До наших-то теперь долгонько идти надо.
– Не понял? – сказал удивлённо Степан.
– А чего тут понимать! Немец-то Псков взял. Теперь на Лугу попёр. А там, видать на Ленинград.
– Как же так? – Степан даже приподнялся. – Мы же их должны были на границе встретить и дать отпор!
– Должны, да вот штаны все подрастеряли. Так драпанули, что оставили Псков. Порядку нет в войсках. Как куры с насеста все разлетелись. Перед войной кудахтали: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей клочка не отдадим!..» А вон уже где порты стираем!
Он плюнул на пол и вышел в сени.
Степан лежал в растерянности. Куда же ему идти? Домой стыдно. «Защитничек!» За бабью юбку пришёл прятаться. До фронта далеко, одному не пробраться. Так в тяжёлых думах он и заснул. В течение следующих дней он пытался поднять эту тему в разговоре с Фомой Лукичём, но тот упорно обходил этот вопрос стороной, ссылаясь на то, что «надо сперва на ноги встать». А ставил он Степана на ноги быстро. Раза два-три в день промывал раны настоем из болотного багульника и ноготков, продолжал жевать тысячелистник и покрывать раны подорожником. Йодом больше не пользовался. «Не ты один такой. И другие могут тута очутиться. Здесь аптеки нет, купить негде!»
Через неделю Степан действительно встал на ноги и стал сносно ходить по хате. Однако плечо побаливало, но Лукич сказал, как отрезал: «Заживёт!»
Однажды в хате появился странный человек. Он был одет в полувоенную форму. Много спрашивал Степана о том, откуда тот, где учился, служил, комсомолец ли, что делал до войны, куда шёл, когда его ранило? Потом пожелал ему быстрейшего выздоровления и ушёл.
