– Никитка, это ты что ль? Чего с немцами-то снюхался? – раздалось из толпы.
– А что мне с коммунистами что ли целоваться? – ответил Никита. – Так они всю мою семью насмерть зацеловали. Один я и остался.
– Чего врёшь-то! Мамаша твоя, чокнутая, тута проживает.
– Что?! Где маманя?
– Да вон она плетётся по дороге, как собачий хвост. – И все повернули головы назад, глядя на деревенскую улицу, по которой, бормоча и кланяясь, шла Фроська.
Никита сбежал с крыльца, пробился сквозь толпу и, подбежав к матери, обнял её.
– Маманя, маманя! Родная моя! А я думал, что все сгинули, погибли в Сибири!
Фроська внимательно посмотрела в глаза сыну.
– Ты с этими што ль? – и она кивнула в сторону немцев.
– Да, да! – торопливо ответил сын. – Я приехал с ними. Теперь мы будем жить по-новому, в хорошей хате. Я тебя никому в обиду не дам.
– А они зачем к нам приехали? – она вновь кивнула в сторону немцев.
– Они уедут, уедут. Мы сами будем жить, по-своему…
Смотревший на эту сцену старший офицер вновь что-то громко сказал.
«Господин капитан, – перевёл переводчик, – рад такой неожиданной встрече бургомистра со своей матерью. Мы надеемся, что так же счастливо будет протекать наше дальнейшее сотрудничество. Все, кто захочет служить Рейху, может записаться в добровольные помощники. А сейчас всем разойтись! Господина бургомистра с матушкой просим войти в дом».
Толпа медленно расходилась с площади, обсуждая невероятную встречу Фроськи с сыном и назначение того бургомистром.
– Это как же теперича будет? – спрашивал всех глуховатый дед Митрич. – Никитка теперича председатель сельсовета што ли?
– На вроде того. Только с дубинкой. Слышал, за всё, что не понравится им – расстрел. А за то, что понравится – петля. Во! Немецкая свобода!
– Ты, там, шустрый, рот-то закрой. А то, не ровён час, тебе его прихлопнут, – заметил кто-то.
– Так и так прихлопнут. Теперь мы на вроде коровы, только мычать можем, да сапоги им лизать.
В толпе кто-то захихикал, но большинство людей шло молча понимая, что время шуток прошло.
Через два дня приехала машина с полицаями. Они первым делом пошли по хатам, ища самогон и еду. Забирали всё. Кто не отдавал, били прикладами. Всё забранное сносили к Никите, который поселился в помещении фельдшерского пункта, выкинув на улицу всё медицинское имущество Ефросиньи. Но чокнутая Фроська не стала жить с сыном, оставаясь в своём домике. Она, несмотря на запрет новой администрации ходить в лес, продолжала это делать, собирая нужные травки, грибы и ягоды. Несколько раз полицейские задерживали её, но, в конце концов, перестали это делать, решив, что нечего связываться с чокнутой бабкой, да ещё матерью бургомистра. Однако, старший полицейский предупредил Никиту о том, что если ту задержит немецкая полиция, то её повесят на опушке леса для устрашения всех бегающих в лес тайком.
Ефросинья стала носить платок, плотно облегающий её голову и скрывающий косу. Она старалась поменьше выходить на улицу, но люди болели, и она вынуждена была к ним ходить.
Как то к ней пристал пьяный полицейский. Ей никак не удавалось от него отцепиться. Помогла собака, кем-то выпущенная со двора. Она остервенело лаяла на пьяного полицая и тот, забыв про Фросю, стал отбиваться от неё, а затем, сняв с плеча винтовку, начал стрелять по псу. Но, то ли он был такой меткий стрелок, то ли выпитый самогон был крепок, то ли пес был слишком быстр, но попасть в него он не смог. А Фрося, воспользовавшись этим, заскочила во двор нужного ей дома. Но с тех пор она ходила по дворам только вечером и ночью.
