– Мне не нужны никакие патентованные средства, – грубо прервал его Густав. Тошнота, видимо, ненадолго отступила, но теперь его затошнило снова, уже по другой причине. – Продавайте свои тоники кому другому.
– Я не хочу вам ничего продавать, мистер Холмс, – возразил китаец, засовывая руку в карман пиджака. – Я врач. Доктор Гэ Ву Чань.
Он говорил тихо и двигался плавно, как ковбой на подступах к необъезженному жеребцу. Когда доктор вытащил руку из кармана, в ней оказался зажат небольшой пакетик из коричневой бумаги.
– Я взял с собой немного имбирного чая. Для себя. И буду рад предложить вам…
– Хватит, – прервал его хриплый голос: из туалета вышел Берл Локхарт. Впрочем, там он, видимо, не облегчался, а скорее нагружался: стоило ему заговорить, и нас обдало обжигающим нос духом дешевого виски, словно жаром из топки кузнеца. Удивительно, как его висячие усы не вспыхнули ярким пламенем.
– Иди на место, – велел он Чаню.
– Но мистеру Холмсу… – начал тот.
– Назад, на место.
Чань смерил старого пинкертона взглядом, потом повернулся к моему брату и протянул пакетик с чаем:
– Попробуйте обязательно.
– Спасибо, док. Может, и попробую. – Теперь Густав говорил гораздо более дружелюбным тоном. Но даже принимая пакетик от доктора, он не сводил глаз с Локхарта.
– Всего хорошего, джентльмены, – с этими словами Чань направился обратно в наш вагон, выпрямив спину, как солдат на плацу. Возможно, некоторые считали его нецивилизованным иностранцем, однако, судя по манерам, одежде и умению держаться, дикарями были Локхарт, Старый и я.
– Эй, Кустос, – буркнул Густав, – по какому праву вы командуете этим коротышкой?
– Эй, Холмс, – парировал Локхарт, – не суй нос не в свое дело.
И с этими словам тоже оставил нас. Только, в отличие от Чаня, пошел не в вагон, а, развернувшись на каблуках, ретировался в мужской туалет. Прежде чем Локхарт успел закрыть дверь, я увидел, как он достает из кармана фляжку, и у меня мелькнуло подозрение, что там вовсе не имбирный чай.
– И что, по-твоему, все это значит? – спросил я брата.
Он лишь покачал головой и вздохнул.
– В том и беда: я сейчас вообще не могу думать. Надо найти что-то… – он обвел рукой окружавшие нас со всех сторон деревянные панели, – другое. Пошли.
И он направился дальше по проходу к хвосту поезда.
Пробираясь через следующий пульман, мы обнаружили, что предсказание Сэмюэла сбылось: импровизированный пресвитерианский хор действительно уже затянул гимн. Мы поспешили ускользнуть от приторных песнопений в вагон-ресторан.
Призывные ароматы из кухни напомнили мне о том, что я ничего не ел с самого завтрака. Старому же они, видимо, напомнили о том, что его тошнит. Он ускорил шаг и ринулся в последний вагон поезда, где находился обзорный салон.
В данный момент обозревать было особенно нечего: Большое Соленое озеро осталось позади, а пустыню вокруг него сложно назвать пиршеством для глаз: скорее это пустая тарелка. Тем не менее салон пользовался популярностью: пассажиры стояли группками и разговаривали, увлеченно играли в юкер и вист, сгорбившись над складными столиками, и толпились вокруг круглого дивана с яркой обивкой, занимающего центр салона.
Даже в самом общительном своем настроении Густав не обрадовался бы такому скоплению представителей человеческого рода в отдельном помещении, поэтому я ничуть не удивился, увидев, как он пробирается сквозь толпу к дальней стороне вагона. Там находилась последняя дверь – за ней поезд кончался. Она выходила на небольшую обзорную площадку, окруженную латунными перилами. Дальше были только рельсы.
