Ничего страшного. Все продолжается своим чередом, и в конечном счете все трое укладываются спать на полу на матрасе, поскольку места на кровати на троих нет. На утро между Раечкой и Анной на кухне происходит разговор. Совершается сделка. Я это все слышу краем уха, еще в полусне, мы все-таки были не очень трезвые той ночью.
– Отдай мне его, – заявляет Анна тоном, не требующим возражений. Я в этом случае просто предмет сделки. Раечка соглашается. Мы пьем кофе, и Анна усаживается в мою машину. У нее какой-то подвальный продуктовый магазин, и она позже пытается сделать меня своим партнером. Она ко всему прочему еще и гадалка со своей клиентурой. Она уехала в Израиль потом и занималась тем же там. Мне попалась как-то под руку израильская газета с ее фотографией и статьей. Рая не возражает ничего по этому поводу. Мы все равно друзья и это навсегда.
Моя бедная мама. Она, конечно, натерпелась со мной. Мать-одиночка. Работала много. Преподавала журналистику в Ленинградском университете. Когда я был в детском саду, меня забирали последним. Я завидовал другим детям. Позже просто рос беспризорником, потому что мать приходила домой с работы поздним вечером. Безотцовщина на ленинградской почве. Она кончила плохо. Ее шведская сестрица закончила гораздо лучше. Получилось все плохо у них. Ее сестра уехала в 59-м, вышла замуж за секретаря компартии Швеции и уехала туда. Она ненавидела Союз и все, что связано с ним. Они долго ругались по поводу наследства. Их отец и мой дед был профессором литературы и директором Пушкинского дома во время Блокады, заведовал архивом, в котором хранились рукописи Пушкина, Лермонтова и других. Занимал одно время должность директора института Театра Музыки и Кинематографии в Ленинграде. Написал множество научных трудов. Он был коллекционером и скупал произведения искусства. Но после его смерти все пошло прахом. Светлана вывозила картины в Швецию, прилепив скотчем у себя на спине. И я ей в этом помогал. Хорошо помню ее спину. И ее ненависть ко мне и моей маме. Она считала, что все несправедливо по отношению к ее детям, Марии и Петеру. Но они родились и выросли в Швеции, а я жил в Ленинграде, и мой дед в какой-то степени заменял мне отца.
В 80 х Ленинград был заполнен шведами и финнами. Финны приезжали сюда напиваться. В Финляндии сухой закон, полтора литра в месяц на человека. Тем более что финны самые алкаши. Тетка этим пользовалась, вывозя антиквариат в Швецию. Автобусы с милыми шведками и финками почти не проверяли на выезде. Но это неважно. Мама ушла. Она использовала валокордин в качества снотворного и умерла с передозировкой. В России все можно без рецепта. Бедная мама. Я ей звонил каждую неделю, чтобы она прекратила это. А ее сестра просто заснула в кресле дома для престарелых в Стокгольме под присмотром медсестёр. Так вот бывает.
Шепетовская улица, дом 3. Это еврейский рассадник, построенный в 60-х годах Институтом Русской Литературы, то есть Пушкинским домом, который тоже еврейский рассадник. Во всяком случае так это было.
Юра из соседнего подъезда. Мы с ним быстро сошлись. Он старше меня лет на десять, но у нас много общего. Он инженер и одно время работал где-то на номерных заводах, которых в Ленинграде сотни. Ему даже иногда в голову приходили разные идеи по улучшению обороны страны. Обычно все гениальные идеи приходили к нему, когда он сидел на стульчаке в туалете. Он утверждал, что мозг чувствует себя более раскрепощенным в таком положении. Однако позже он сообразил, что гораздо лучше торговать кассетами в Апраксином, чем решать проблемы военного ведомства за 120 рублей в месяц. Для этого он завел всякого рода аппаратуру, чтобы делать копии, и даже цветной телевизор.
