Читать онлайн александр дорофеев - Прошлый век. Воспоминания двоюродной бабушки Варвары Раевой

В нашей семье все мои братья и сестры – пять девочек и шесть мальчиков – жили в духе любви. И это чистая правда, коли по сию пору, после девяти десятилетий, проведенных в этом мире, сохранилось у меня такое ощущение.

Мама умная, справедливая и необычайно добрая. Да не знаю за ней ни одного порока. И папа неподкупно честный, образованный, с передовыми взглядами на существовавший тогда строй. Крестьяне его очень уважали. Хотя, мне казалось, он уже тяготился своим саном священника. Не знаю, глубоко ли веровал, но в церковь ходил до последних дней жизни.

Пожалуй, лишь однажды я всерьез обиделась на папу. Он убирал в амбаре, и пришел к нему по какому-то делу мужичок Мартын Моисеевич. Почему-то я очень веселилась в тот день и, допрыгав на одной ножке до амбара, позвала: «Папа, к тебе Мартышка пришел!» Папа вышел во двор, ухватил меня за ухо и весьма больно потрепал: «Дрянная девчонка, разве можно обзывать старших?!» Меня сразила несправедливость. Ведь в словах моих не было злого умысла, только душевное веселье и радость. Папе достаточно было бы сказать – мол, так нельзя, непочтительно. И зачем он тогда ухватил мое ухо, да еще и поддернул? Не стоило ему этого делать, если мне до сих пор обидно. Или, скорее, чудно, что такое могло случиться…

В доме нашем существовали, конечно, всякие ограничения для детей, которые я далеко не всегда понимала. Не разрешалось, например, играть с крестьянскими ребятами и выходить за калитку сада без взрослых. Прогулки на озеро возможны были только с няней, но никто там не купался, за исключением водоплавающей птицы. Рядом начинались солончаки, куда крестьяне относили умерших собак и кошек. Село лежало среди обширных и привольных зеленых лугов, откуда и пошло его название – Луговатка. Ни леса, ни реки поблизости. Для купания предназначалась большая бочка на открытом месте в саду. Ее наполняли колодезной водой, которая за день нагревалась под солнцем. Почти ежедневно на каникулах мы плескались там.

Зато прямо у дома нашей бабушки Веры Козминичны, по окраине ее сада, где так чудесно играть в прятки, бегать за бабочками и стрекозами, протекала тихая речка – с тенистыми берегами, с зеленой ряской, со множеством лягушек и небольшим деревянным помостом, на котором крестьянки стирали белье. Конечно, все мы обожали ездить в гости к бабушке.

Но однажды летом произошло необыкновенное событие. Мы с родителями уже были в бабушкином доме, когда приехала мамина сестра Татьяна со своими детьми. Так и получилось, что собралась целая ватага ребятни. Наши два брата и три сестры да тетины – три девочки и один мальчик. Мы впервые тогда повстречались с двоюродными.

Через день все взрослые уехали куда-то навестить других родственников, а дети остались на попечение бабушки. Задача для пожилой женщины совсем не простая – не допуская бедлама, поддерживать всех нас в порядке, чтобы были сыты, здоровы, веселы, не скучали и не дрались…

За обедом бабушка выдала каждому по расписной деревянной ложке. Преимущество их перед металлическими очевидно – куда красивее, не обожжешься, а все супы и каши обретают особо приятный вкус. Кроме того, самое замечательное, деревянные ложки можно грызть. Первой это обнаружила наша двоюродная очень шустрая сестренка Зина. Вначале нечаянно откусила краешек вместе с кашей. Затем, удивившись, нарочно отгрызла еще кусочек. За ней последовали и младшие ее сестры Наташа с Таисией. Это было, конечно, увлекательно, однако ложки явно потеряли в красоте.

На другой день обнаружилась странная штука. У двоюродных ложки целые, а наши с изъяном. Переглянулись мы, но смолчали, не желая огорчать бабушку. Зато к ужину пришли пораньше и захватили те, что без погрыза. Тогда Зина с сестрами к следующему обеду явились еще раньше и обкусали все подряд ложки, чтобы уж никого не обижать.

Бабушка, конечно, уставала от нашей шумной братии. Но ни разу никого не упрекнула. Кое-как помогал ей старенький дядя Филя, безродный мужичок, служивший работником в доме еще при жизни дедушки. Мы его знали, поскольку частенько приезжал к нам за продуктами для бабушки или за кормом для лошадей. Оставался с ночевкой и рассказывал страшные сказки. Очень любили мы смотреть, как дядя Филя пил чай. Наливал в блюдечко, которое затем размещал на раскрытой ладони, и дул на него, приговаривая – «А-ля-фу-у-у»… Это чудесное «а-ля-фу-у-у» нам безумно нравилось. Мы старательно подражали. Казалось, чай без «а-ля-ф-у-у» не так уже хорош.

Дядя Филя выводил нас гулять в сад и на речку, куда одним не разрешалось, поскольку никто из нас не умел плавать. Однако Зина все же умудрялась исчезнуть с глаз. Обыкновенно находили ее на речке, где, сидя на мостках, она усердно что-то стирала, полоскала, отбивала деревянной колотушкой, как это делали крестьянки.

В общем бабушке нашей хватало хлопот и волнений. После обеда, проводив нас с Филей из дому, она за чашкой чая отдыхала в одиночестве. Но однажды вдруг исчезла! То есть нигде ее нет, пропала бабушка. Все мы перепугались, а младшие заревели. «Ну, может быть, она устала от нас и заперлась в погребе?» – предположила Зина. Мы гурьбой кинулись к погребу, стали звать бабушку и услышали слабый голос: «Ох, голубы, поднимите крышку, пустите на волю! Прозябла уже, озорница Зина затворила!»

Ну, после такого мы пригрозили Зине трепкой, если надумает еще обидеть бабушку.

С каждым днем все больше скучали мы по родителям, и начались меж нами мелкие раздоры, ссоры. Тогда бабушка изыскала верное средство всех утихомирить, открыв сундук со старинными костюмами, детскими и взрослыми. Каких только чудес там не было! Маленькие сапожки с голенищами гармошкой, нарядные цветные кофты с пышными рукавами, с кружевами на воротниках и на груди, шляпы со страусовыми перьями… Примерив наряды, мы выходили на улицу. Старший брат Митя брал гармонь, все пели и танцевали. Народ останавливался поглазеть. Так и проводили мы последние вечера в гостях у любимой бабушки.

Свой век Вера Козминична доживала в доме младшей дочки Лизы, верстах в трех от Усмани. Внуки и внучки непременно заезжали по дороге проведать. Ей хотелось поговорить с нами, расспросить и поделиться чем-то своим. Но, признаюсь, у меня не хватало терпения долго выслушивать медленные, обстоятельные речи. Только сестра Клава могла внимать часами. «Вот ты, голуба, и поговоришь со мною, как следует, – вздыхала бабушка, – А Варюша чуть посидит и убегает, все убегает».

Теперь и я могу сказать то же о своей юной родне – убегают, все убегают…

Жизнь моя от начала до конца прошла вблизи трех сестер – Леночки, Клавочки и Нины.

Хотя раннее детство Лены представляю смутно. Она росла какой-то одиночкой. Может, потому что одни дети были старше ее лет на пять-семь, а другие примерно настолько же младше. Девочка тихая, без капризов, тянулась к старшим, которых возглавлял брат Дмитрий. Да те не очень-то принимали сестренку в свои игры и затеи, обходя вниманием. Это, конечно, обижало Лену, но она все таила в себе. И это всех устраивало – никакого беспокойства ни нам, детям, поскольку не слышим замечаний от родителей, ни им, в отсутствии жалоб…

Наверное, больше других Лена была привязана ко мне. Она так плакала, провожая меня на учебу в Тамбов. А когда сама поступила в женскую гимназию Усмани, писала теплые письма. Одно из них сохранилось – «Здравствуй, милая Варюша. Сегодня воскресение, в школу мы не пошли. Проверяли, готовы ли к спектаклю. Моя роль была главная. Играла королеву с короной на голове. Говорить приходилось мало, но зато пела романс – «Белой акации гроздья душистые вновь ароматом полны». Аккомпанировала на рояли Таня. Девочки сказали, что все у меня получается хорошо. Я села писать тебе письмо, рассказать о спектакле, но тут нас позвали обедать. Я очень быстро поела и сказала: «Спасибо, Ольга Федоровна, больше не хочу. Пойду писать письмо милой Варюше. В пятницу приезжала мама. Она купила мне шоколадку, орехов, а из дома привезла вкусные пирожки. Когда прощались, вместе поплакали. Скучаю по дому, а каникулы еще не скоро. Хоть я каждый прожитый день зачеркиваю, а их остается много. Пиши мне больше, тогда я меньше скучаю. Целую крепко. Твоя Лена Раева».

Мама часто навещала ее. В младших классах гимназии эти встречи и прощания не обходились без слез. Росла Лена настоящей красавицей – прямой нос, открытый лоб, крутые брови вразлет и большие черные, очень выразительные глаза, в которых живо отражались все возможные чувства: восторг, тоска, радость, печаль, любовь и даже жгучая ненависть. Могла так страстно и кокетливо глянуть вдруг на какого-нибудь парня, что тот обмирал, теряя дыхание. Власть над мальчишками она, конечно, сознавала, и поклонников у нее было множество. К тому же в ней сочеталось остроумие со скромностью и порядочностью, что очаровывало окружающих. Огорчали Лену ее румяные щеки. Она старалась меньше есть, а иногда по секрету от мамы выпивала уксус, но румянец никак не сходил.

Настроение ее резко менялось – от чрезмерной веселости до неизбывной грусти. Уходила одна в сад и долго там сидела, неизвестно о чем размышляя. «Да погляди, как хорошо кругом, – говорила я, – Солнце, небо ясное, деревья в цвету, все домашние здоровы, а ты чего-то печалишься»… Вероятно, в юности всего этого ей было мало, но уже гораздо позже она с любовью и нежностью вспоминала нашу Луговатку.

Летние каникулы дети проводили дома. По строго установленному порядку в определенные часы все вместе обедали. Бывало Лена в это время брала книгу и удалялась во «дворец» – так называли мы небольшие саманные комнаты в саду, построенные специально для детских забав. Но папа никогда ее не ругал. Напротив, отрезал хлеб, наливал в тарелку окрошку и нес ей. Вообще относился к Лене как-то особенно бережно.

Однажды около полуночи, когда уже огни в доме погашены, раздался внушительный стук в дверь. Оказалось, явился некий Шура, ученик реального училища, поклонник моей сестры, к которому та особых чувств не питала. И вот, дабы выяснить отношения, протопал он тридцать верст от города. Поступок сам по себе серьезный, так что мама сразу передала этого Шуру по назначению, то есть Лене, наказав покормить и напоить чаем. Проговорив остаток ночи, они, похоже, ровным счетом ничего не выяснили. Во всяком случае, за завтраком лицо кавалера со всей очевидностью говорило – беседа не принесла успокоения. Тогда папа обратился к нему с такими словами: «Знаете ли, молодой человек, у нас в Луговатке теперь новый каменный храм и фаянсовый иконостас из Москвы с чудесным образом Богородицы. У вас в Усмани ничего подобного не увидите. Чем слушать болтовню этой дурочки, – кивнул в сторону Лены, – Пойдемте, осмотрим в подробностях!» «Пожалуй, верно, – вяло согласился Шура, – Спасибо, Петр Андреевич!» И они отправились к церкви. А Лена, наконец, свободно вздохнула.

Надо сказать, всякое дело у нее спорилось – и учеба, и работа. Мне казалось, что в будущем Лена найдет свое место в мире искусства. Как, например, наш брат Дмитрий, артистичный во всех проявлениях. У них было много общего. Митя окончил медицинский факультет харьковского Университета. Как отличного хирурга его оставляли на кафедре. Но он решил иначе. Профессор по вокалу харьковской консерватории обратил внимание на голос Мити, услышав в хоре певчих университетской церкви, и предложил бесплатные уроки. Затем приглашал участвовать в концертах, постепенно создал ему имя и помог стать оперным певцом.