– Мы никогда не знаем, какие подробности выведут нас на след. Расскажите мне все, что считаете нужным. Если потребуется что-то уточнить, я задам вопросы. А мать? Разве она не заступалась за ребенка?
– Моя мама Альбина Дмитриевна – еще более испуганный человек. Она прожила в уверенности, что для воспитания детей отец необходим, и трусливыми убеждениями испоганила себе жизнь, а нам детство и юность. Бывают такие люди – не способные к сопротивлению. Мать каждый день страдала, но инертность и трусость не позволяли ей потребовать развода, взять меня и сбежать из дома.
Через семь лет в нашей семье появилась сестренка Людмилочка, вот она, посмотрите. Девочка, а не мальчик, что взбесило отца еще больше. Позже, мама мне говорила, что надеялась рождением второго ребенка смягчить норов мужа, отвлечь его от бутылки. Поступила очень жестоко: использовала ребенка для решения семейных проблем, подставила малышку под кулаки. Но не мне ее осуждать. Как я убедилась позже, тысячи русских женщин поступают в точности также.
Людмилочка росла запуганной, болезненной. Она даже говорила с заиканием, но училась всегда на отлично. Целеустремленной характер… Простите, Арсений Петрович… Года не прошло, как она умерла… Когда вспоминаю сестренку, всегда плачу…
В детский садик я не ходила – не было мест, провела босоногое детство на улице. Училась в восьмой школе на улице Кораблестроителей. Вот фотографии моих друзей. Здесь мы снимались всем классом, здесь – в пионерских лагерях в разные годы. Я вчера до рези в глазах сравнивала их со снимками из коробок Кнедыша – ни одного совпадения. Кстати, Кнедыш учился в двенадцатой школе, а жил на улице Героев, как явствует из ваших записей. Пятнадцать остановок на автобусе – это для Москвы небольшое расстояние. А для районного города – достаточно далеко. Я никогда не ходила по тем улицам, не заводила в том районе подруг. Проще говоря, росла консервативной в общении, такой и осталась.
Вот здесь выпускной бал, девяносто второй год. Все мы смотримся Золушками в ожидании Прекрасного Принца. Дурацкие локоны…
– Они вам очень идут.
– Если снимок по пояс. На фоне одноклассников, я выглядела каланчей. Со мной никто не хотел танцевать – мода на высоких и бестелесных появилась позднее.
– А разве не вы здесь танцуете? И парень весьма привлекательный.
– Заезжий блондин, сын нашей директрисы, Игорь Особчук. В девяносто втором он учился на третьем курсе юридического института в Москве. После бала мы встречались еще пару дней и даже целовались. А потом он уехал.
– Разбив сердце Золушки?
– Правильнее будет сказать: и я тут же о нем забыла. Может быть, мелкотравчатое чувство, которое я тогда испытала, можно назвать первым несерьезным увлечением, но уж никак не любовью.
– «От пылкого взора в ней страсти не вспыхнут пожаром»?
– Ни в коем случае. Парень был, конечно, шикарный, но уж очень в нем чувствовалась… чуждая мне потребность. Для юности три года разницы – огромный срок жизненного опыта, тем более – жизни в столице. Я не торопилась взрослеть, не мыслила дальше погодков. Наше социалистическое целомудрие тогда еще было в ходу, по крайней мере, в Снегиреве. Знаете, почему так и не поступила в институт?
– Растерялась на экзамене?
– Хуже. Сказать стыдно – испугалась подать документы.
– Такое я слышу впервые.
– Угу. Приехала в Волгоград, сошла с автобуса, и вдруг встала, шаг сделать не могу. Как будто в родном городе мало высоких домов или гудящих машин. Села на тот же автобус и вернулась назад. Второй попытки не предпринимала. Теперь вижу: это во мне проснулась мамочка, потрясающая рохля.
