И вот тут-то меня и настиг пусковой город.
И стихи я уже почти не пишу, – даже как-то неприлично в моем возрасте. А вот и стих меня настиг так же неотвратимо, как и новый пусковой город. Не собиралась я начинать стих. Он начал звучать сам. Он заявил о себе властно, во весь голос, он бился бронзовым молоточком внутри пространства моего мозга, требуя быть записанным немедленно. Я не сопротивлялась, потому что знаю всю бесполезность подобного сопротивления, да и работа смешная: все, что нужно делать, – просто записать, что тебе диктуют.
Ибо перестают диктовать так же внезапно, как и начинают.
Иногда мне кажется, что стихотворение будет лучше, стань оно длиннее, и я начинаю натужно размышлять, как бы его дописать. Но увы! Стихотворение гораздо лучше меня знает, где ему начинаться и заканчиваться. От меня требуется самая малость: иметь под рукой что-нибудь пишущее и лист бумаги.
И потом сегодня этот, очередной, такой пронзительный стих, что совершенно непонятно, что с ним делать и как жить дальше, после того как он написан, а ноябрь, действительно, совсем скоро, и провести этот месяц в какой-нибудь стране вечного лета нет никакой возможности.
Но пусковой город есть, и новые стихи – тоже.
Посмотрим, как будут развиваться события далее.
Я знаю новый адрес, и у меня в запасе почти три недели октября. За эти три недели надо как-то изловчиться и примириться с ноябрем.
Потому что вариантов нет.
Потому что ноябрь все равно наступит.
Что случилось, что случится,
Что не сбудется пока.
Жизни речь, как прежде, длится, —
Полноводная река.
Дважды кто мечтал купаться
В той же речке, что тогда?
Кто стремился не расстаться,
Невзирая на года?
Все вода уносит мимо.
Даже память холодит.
Смотрит вглубь неотвратимо,
Никого не молодит.
Научиться расставаться —
Вот задача из задач.
Не держаться, не вцепляться,
Реагируя на плач.
Реквием себе закажем.
Потому что навсегда
Нас с собой уводят стражи,
Если кончились года.
Упираться бесполезно,
Плакать, попросить остаться,
Умолять бездонно слезно,
Повторять, что не расстаться
С этим миром вдруг и скоро, —
Подготовиться хотя бы!
Бесполезны все укоры,
Ах, какие мы растяпы!
На рассвете жизни вольной
Мы не в те ломились двери,
Вечно были недовольны,
Не находки, а потери
Мы теперь свои считаем,
Вспоминая, что минуло.
Горько плачем, не мечтаем.
В Лете счастье утонуло.
Что-то какие-то все более и более грустные обороты набирает мое повествование.
Я села за компьютер, открыла документ Word на чистой странице, и совершенно самостоятельно, неожиданно для меня самой, написалось первое четверостишие. Поставив в нем точку, я понятия не имела, как долго, на сколько еще четверостиший это лирическое повествование будет разворачиваться, в каком эмоциональном направлении распустится и, собственно говоря, чем закончится.
Все это, когда я поставила точку после банального слова «река», было целиком и полностью скрыто от моего ментального взора.
А потом я интуитивно поступила правильно: я не стала предаваться несуразным размышлизмам, а позволила стихотворению выразить самостоятельно все то, что было у него на уме: я просто набирала на клавиатуре именно те слова, какие приходили, и именно в той последовательности, в какой они это делали.
У меня, действительно, стихи не пишутся, – случаются.
Это такое несказанное счастье, что со мной до сих пор случаются стихи!
Возможно, кому-то такое положение дел может показаться странным: стихи вроде бы мои, но не я управляю процессом их создания, а стихи управляют как мною, так и процессом своего собственного создания. Я не подбираю отчаянно рифмы, нервно меряя шагами свою узкую комнату, я не спрашиваю друзей и близких, какое слово рифмуется со словом, на котором я застряла, похоже, навсегда, а, по моему понятию, стихотворению следует еще развиваться и развиваться. Я не обдумываю с умным выражением отрешенного лица до того, как, собственно, начать это святое святых – увязывать цепочки слов, заканчивающиеся рифмующимися словами, в то, что будет гордо именоваться стихотворением, – о чем ему следует быть, этому стихотворению.
