Против течения. Книга первая - страница 10

– Ну, сватья, ежели жених и невеста согласны, друг дружке помысле12, то молиться богу и укладывать13, когда свадьбу делать, – говорила мать жениха – Олена Федоровна.

– Дак ведь не сватья мы еще, Олена Федоровна, – отвечал Аннушкин отец.

– Как так не сватья? Коли свататься приехали, – удивилась мать Ивана.

– Так как невеста решит, ишо не знаем, – вопросительно посмотрел на нее Макар Тимофеевич.

– Нашему жениху невеста помысле, – не отступала Олена Федоровна.

– Так надо и саму невесту спросить, – упорствовал Макар Тимофеевич.

Ушли родители за переборку14. Аннушка сидит на сундуке – ни жива, ни мертва.

– Анютка, посоветоваться. Мотри, мы с матерью тя не неволим. Как хошь сама, чтобы после не обижаться, – рассудил тятя.

– На нас не жаловаться опосля15, – сказала мать. – А эти сватья нам подходящи.

– Я согласна, – робея, ответила невеста.

– Ну, дай бог, святой час! Помолимся богу.

Через неделю, в следующее воскресенье тятя с мамой поехали смотреть дом жениха и остались довольны. Через две недели после сватовства собрались за праздничным столом родственники и гости в доме у невесты на «сговор». Тятя объявил о помолвке, и молодые рука об руку вышли к гостям.

Свадьбу сыграли в мясоед16, стол отсидели, надо жить. Стала Аннушка жительствовать в доме свекра да свекрови. Но, недолго пожили молодые. Началась война. Призвали Ивана в армию по мобилизации 31 июля 1914 г. Для жителей уезда мобилизация была всеобщим горем. Из семей на войну уходили кормильцы, молодые и сильные мужчины, оставляя своих жен, малолетних детей и стариков. Ратная государева служба требовала от человека самых тяжелых жертв, вплоть до его жизни. Прекратилось в деревне веселье, тут и горе пошло, и то, и другое. И бедность пошла.

Ушел муж Аннушки на войну. Рисуя себе лишения и опасности, которым он подвергался, она жалела о том, что не дала ему в свое время нужного счастья… Не понесла от него, не успела родить ему первенца. Постепенно чувство этого сожаления перешло в тоску. Чувствуя себя виноватой перед мужем и его родными, Аннушка бралась за любую мужицкую работу: сама пахала, сеяла, косила и сено в стога метала.

А в деревне, что ни день, то новые слухи: то о беспорядках в соседней волости, то о необычайных победах немцев, то о появлении шайки грабителей. Да и с фронта шли неприятные сообщения. Бабы-солдатки у колодца говорили о кончине мира.

– Эх, бабоньки, сёдни слыхала я, Грунька Шарикова балаболила17, что кур да гусей порешила подчисту́ю. Нарядов, мол, себе купила. Говорит: «Все равно конец всему18».

– Да разве ж можно так, вы своим-то разумом рассудите, бабы. В Княжую Пустынь надо ехать, помолиться на Святой горе.

И пошли бабы за двадцать верст19 в Княжую пустынь, где когда-то в стародавние времена был основан монастырь усердием местного помещика Фомы Даниловича Цизарева, ушедшего в монахи.

На богомолье. Начало XX в.

– Вот, бабоньки, охотился в этих местах лет сто назад помешшик Цизарев, да и набрел на икону Успения, – в полголоса рассказывала самая старшая из паломниц, Авдотья Коростелева, уже не раз побывавшая в святом месте. – Висела та икона на старой липе. Выросла липа высоко на горе над речкой Княжой. У Фомы Данилыча ноги были больные. Пал он ниц пред иконой и, ну, молится. И вышла ему отлехта20. Встал он на ноженьки, а те и не ноют, вся болесь прошла, как рукой сняло. И постригся он тода в монахи под именем Изекиля и основал монастырь на месте явления Богородицы. Церкву деревянну на этом месте заложил. Успения Богородицы. А опосля, годков, эдак, через сто коло той церквы на самой большой высоте Святой горы вторую заложили – каменну.