Провинциал. Рассказы и повести - страница 31

В который раз выходит старик. Плотно скроенный, бурый, качает головой и рычит с татарским акцентом:

– Ай, серице болит! Серице!.. – И, становясь под бочку, дёргает шнур…

Было время, сидя в этой бане, Сергей мечтал построить собственную. Тогда, при совдепе, бани редко у кого имелись, в черте города-то. Не было места, отсутствовал стройматериал. Это сейчас в магазинах всего навалом. И всё же он построил. Топил дровами, а после нелегально от «воздушки», что проходила через его огород, подвёл газ. Днём и ночью горелка пылала, как вечный огонь. В любое время заходи и парься!

И он парился. И до того, что выпаривал из организма все минералы. И ходил, как после гриппа. Баня стала для него чем-то вроде наркотика.

Прибежит с работы в лютый мороз – и в парилку, отогревать оледеневшие руки и ступни. Сидит в пальто перед печкой, курит. Мыться не собирается, парился лишь вчера… Но вот проступает испарина на лице, начинает зудеть между лопаток, а по груди вовсе муравьи бегают. Веника просят. Что делать? И вот не евши, не пивши, скидывает Сергей пальто, одежду, ботинки, бросает в раздевалку. И как жахнет из ковша, да как жахнет!.. И будто вылетают из каменки жаркокрылые серафимочки. Уж так крепко обнимут, горячо прижмут, каждый прыщик на спине поцелуют, нежно прижгут: ах, Серёженька, ах!.. И, будто пьяный какой силуяныч-богатырь, сдаётся Сергей – вытягивает на полке своё сильное, красивое тело, смежает ресницы, отдаёт себя любить. Только пальцами ног чуть шевелит, да и то от удовольствия.

И вот так каждый день. Почти наркотическая зависимость!

Так прошло несколько лет.

И вдруг будто ёкнуло что. Стало скучно ему в собственной бане! Одиноко. Из года в год – и всё один в закопчённых стенах. Как неандерталец в пещере! Разговаривать сам с собой начал. Нет, рехнуться не боялся. В бане у всех мозговая активность. Как у древних римлян.

Собеседников не было, вот что!

С женой париться он не любил. Обвешается тряпьём, сложит в ковш пузырьков и несёт, как яички в сите. А в пузырьках – химия! Эфирные масла! С апельсинового его просто тошнит. А ещё полотенца на полати настелит и сидит, как богдыхан в юрте. А от влажного тряпья воздух тяжёлый, не боевой.

Абдулыч любил жарить спину на горячих досках. А плескать в каменку лучше квас! Разбавишь водой, чтоб не дымил, плеснёшь – и дыши ржаными хлебами, как в пекарне!

И веником любил махать без помех. А тут: «Ай!.. Ещё раз плеснёшь, смотри!»

Скучно, однообразно.

Как-то признался супруге:

– Схожу в общественную. Может, одноклассников увижу, поболтаем.

– Зачем? – сказала жена.

– С одноклассниками поболтаю.

– Они что – выстроились в бане и тебя ждут?

Она всё наперекор. Уже сколько лет! Скажешь: не идёт тебе рыжий, это всё равно что зелёный или синий, не было у людей такого цвета от роду! Нарочно в рыжий покрасится.

Ночью начнёшь приставать, нагрубит. А как плюнешь, замотаешь голову одеялом, отвернёшься, чтоб зверски спать, начнёт в стену стучать:

– Серёж, не спится что-то.

И голос у неё жалобный, словно тот – девичий…

Сидел Абдулыч в бане часа четыре, а то и пять, пока чай в термосе не кончался. Тело в парной уже не ощущало зуда, и веник к коже прилипал, как мокрая тряпка. Уже и старик-татарин оделся. Выходя, удовлетворённо покачивал головой и всё бормотал: «Ай-я-яй, серице…»

Абдулыч спускался вниз. В буфете заказывал двойной чай, садился за дощатый столик и опять наблюдал, как живут и общаются люди. Давным-давно в этой бане работали молодожёны: симпатичная парикмахерша Ляля и её муж Зуфар. Зуфар, в щегольском пиджаке в клетку, иссиня выбритый, исполнял должность электрика, администратора, а главное – мастера по аппаратам с газированной водой, которые только что в стране появились. Аппараты то и дело ломались, Зуфара кричали, он приходил, открывал их своим ключом, ремонтировал, заливал из трёхлитровой банки сироп, выгребал из ящичка кучу денег по три копейки, запускал в карман и уходил. Женщины из разных служб то и дело зазывали его – сделай то, сделай это. Он опять откликался с охотой, отпускал нескромные шутки, дамы хихикали, и Ляле это очень не нравилось. Парикмахерши, работая ножницами, расспрашивали Лялю не без зависти, что Зуфар купит ей на день рождения, повезёт ли её нынче на юг. Ляля путалась, краснела, но пыталась ответить с достоинством.