Он прочитал статью о тщетности потуг господина Хонеккера выбраться из России в Южную Америку, и даже пожалел несчастного немца, однако, вся история только нагнала на него скуку и он, пожалуй бы, уснул, если бы не мешали вечно спешащие куда-то люди – одна дама по неосторожности чуть не наступила ему на ногу, а пьяный сосед по ожиданию все время норовил уткнуться господину Остерману в плечо, к тому же он безбожно икал, и так громко, что по пустому вокзальному залу раздавалось натруженное эхо. Советник очень страдал – он ничего не мог себе посоветовать, а если бы и смог, то ничего бы не совершил. Из-за того, что двери вокзала были нараспашку, по ногам гулял сквозняк – и господин Остерман трижды покаялся, что позволил себе одеть пушистые домашние тапочки, привезенные женой из Петербурга, вместо своих любимых деревянных башмаков, которые он купил по случаю на фестивале в Каннах. Немалую сумятицу в его мировоззрение внес неожиданно начавшийся дождь, и он подумал, что сандалеты с блестящими застежками, подаренные ему Александром II за преданную службу, выглядят в такой обстановке довольно абсурдно.
С трудом протолкнувшись сквозь очередь за пирожками, он вышел на улицу подышать свежим воздухом – как раз ослепительно светило солнце, и маленькие домишки, уткнувшиеся в железнодорожную насыпь, казались настолько чудесными, что у господина Остермана перехватило дух. Он укорил себя за то, что раньше не замечал этой красоты; он понял это только теперь, глядя на серые многоэтажные коробки и дико рыжий забор локомотивного депо. Выкурить спокойно сигарету ему не дали – подошедший прыщавый тип попросил «оставить на пару затяжек» – пришлось отдать ему полпапиросы. Кстати, господин Остерман никогда не различал сигареты и папиросы, потому что никогда не курил, считая подобную забаву дурным тоном.
Наконец, объявили о прибытии электрички, и толпа высыпалась на перрон, как горох на пол; при этом звякнуло стекло вокзальной двери, высаженное неким верзилой. Этого щупленького старикашку чуть было не раздавили – он случайно зацепился карманом пальто за торчавший железный прут и только чудом не поранился. Господин Остерман прошептал «О ужас!» и посетовал, что лучше было бы нанять извозчика, пусть за двойную таксу, но лишь бы без приключений добраться до места назначения. Вокзальная сумятица ввела его в полнейшую апатию – этой ночью он был совершенно одинок, и брошен всеми на произвол судьбы, среди заснеженных путей в черт знает какой стороне; огни большого города колобродили вокруг него, и, приглядевшись к ним, он вдруг испытал чистое и светлое умиление.
Господин Остерман поправил пенсне и разглядел, что электричка, простоявшая на перроне почти двое суток, заполнялась с каждой минутой пассажирами; однако двери ее были открыты с другой стороны перрона, а потому народ бесстрашно пролезал под вагонами и чин-чином заходил в салон. К удивлению бывшего царского советника, места в вагоне оказались свободными; он, протиснувшись между курящими в тамбуре мужиками, оказался в полной тишине, что его и успокоило. Он развернул «Аргументы и факты», чтобы прочесть интервью с мэром Москвы Гавриилом Поповым, но стоя читать было крайне неудобно, а уступить место пожилому человеку почему-то никто не догадывался или просто не хотел. Он долго не решался, но потом все же примастился у окна – и даже мог протянуть ноги на соседнее сиденье, но приличные манеры, которым он обучился в детстве, не позволяли ему подобного жеста.
