Смотреть в окно для господина Остермана было одним из приятных занятий – он, как ребенок, радовался бегущим за окном деревьям, лугам, пристанционным домикам; в особый восторг его приводили мелкие быстрые речушки, что змейками выползали из-под высокой насыпи. Людей в оранжевых жилетах, которые ремонтировали железнодорожные пути, он не любил, а потому ему совсем не было до них никакого дела. Иногда тревожно врывался в окно звонок очередного переезда, и бывший советник вздрагивал и морщился, словно отбиваясь от назойливой мухи. Все было для него в новинку – и вагонное окно, и бегущие за окном деревья, луга, пристанционные домики, и мелкие быстрые речушки, выползавшие из-под высокой насыпи, и люди в оранжевых жилетах, ремонтировавшие пути, и звонки случайных переездов – чувство радости и безмятежности переполняло его.
Поначалу он принимался рассматривать пассажиров, и даже не столько из любопытства сколько по привычке. Например, толстую женщину в маленьких очках он часто встречал на приемах у знакомого генерал-губернатора, и она даже успела ему изрядно поднадоесть. Впрочем, видимо, он ошибался – та, которую он часто встречал на приемах у знакомого генерал-губернатора, напротив, была очень худа, и ее большие очки постоянно сползали с носа, и она то и дело их поправляла. А другого господина, что едет справа, он никогда не видел – у него была маленькая козлиная бородка, и носил он бейсболку, хотя в моде того времени был колпак, надетый на тафью, – этот господин оставил неприятное впечатление, и бывший советник перевел взгляд на молодого человека, время от времени надувающего жевательную резинку, – он, должно быть, являлся студентом, так как его одежда ограничивалась лишь галстуком и трусами. Господин Остерман даже позволил себе сентиментально улыбнуться по этому поводу, и подумал о том, что сегодняшнее путешествие будет спокойным и мирным.
Однако, как водится в таких случаях, спокойствие было нарушено на следующей станции.
С разных дверей в вагон стали заходить довольно темные личности – и не столько похожие на фото уголовников, показываемых в криминальном канале, сколько на обыкновенных сумасшедших. Господин Остерман никогда не видел сумасшедших, но тем не менее, по слухам и толкам имел о них некоторое представление – они рисовались в его воображении туго замотанными в больничные простыни, а если таковых не имелось, то они прогуливались по прекрасному саду, но за большим забором, корча всевозможные гримасы и играя от нечего делать в волейбол; причем последнее их занятие выглядело весьма забавно – они пытались ударить по мячу, но постоянно промахивались, а оттого партия кончилась, так и не успев начаться. Давным-давно господин Остерман курировал подобные заведения, а потому хорошо был знаком с царившими там порядками, – он даже чуть не женился на дочери даже главврача, которую содержали в шестой палате; она была очень даже милая и кроткая, и начинающий тогда советник пел ей под окном серенады, а она, кокетничая, лила ему на голову горячий чай. Она тоже играла в волейбол и разводящей, но так как по мячу попасть никто не мог, она стояла у сетки без дела.
Так вот, едва господин Остерман задремал и газета «Известия» нечаянно выпала из его рук, в вагон вошли вышеуказанные. Передвигались они довольно медленно, потому что неимоверно тряслись и брызгались слюной и еле-еле угадывали в проход между сиденьями. Бывший царский советник смотрел на них во все глаза и не мог понять – происходит ли это на самом деле, или его безнадежно сморил сон; однако господин Остерман успокоил себя тем, что у здоровых людей не бывает галлюцинаций – они бывают только у детей и у наркоманов, последним вообще чудится всякая всячина и от этого они весело смеются. В конце концов, он решил, что это – туристическая группа каких-нибудь туземцев, приехавших подивиться сокровищами Эрмитажа; а тряслись они от того, что замерзли – за окном кружился снег, и господин Остерман сокрушенно вздохнул по поводу своей легкой одежды, натягивая при этом посильнее свой чепчик.
