– И к нам долетели мертвые ветра вашей зимы, подруга. Мне приятны твои сожаления, хоть рана от потери и начала заживать.
– Ты можешь чиниться и держаться перед остальными, но мне-то хоть не ври. Такая рана не заживет никогда. Но, как я вижу, боги уже одарили твое тело новым сыном.
– Хоть бы это был сын…
– Сын-сын. Поверь старой Аико. Я в этих вещах толк знаю. Вот уж боги! Одной рукой отбирают, а другой дают. Этрэйн наверняка счастлив.
– Он счастлив, да.
– А это что? Пустой бокал? У кьоны? Да еще и в ее собственном зале? Глупости! Дай-ка я тебе налью.
– Нет-нет! – Гела прижала бокал к груди и испуганно отстранилась. – Мне нельзя. Я не могу потерять ребенка.
– Вино полезно. Вино – это кровь, и не мне тебе рассказывать, как много женщина теряет крови при родах. Так что пей! – Аико схватила Гелу за руку и отобрала бокал. Она наполнила его до краев и всучила обратно. – Пей!
Гела посмотрела на мужа. Он переговаривался с прочими кьонами, видимо, о летних набегах и почти не двигался, лишь иногда кивал. Этрэйн не смотрел в сторону Гелы, и все же она чувствовала, что муж за ней наблюдает.
– Разве что один бокал, – наконец сдалась Гела и отпила немного вина.
Еще очень долго кьона болтала со своей подругой, и, почувствовав себя расслабленной, выпила не один бокал. Она смеялась, хоть за ее смехом и чувствовалось горе. В конце пира Аико осторожно, но крепко обняла Гелу и поцеловала ее в лоб.
– На заре я отправлюсь домой с мужем, – сказала она. – Но, если тебе понадобится моя помощь, только пришли весточку, и я прибуду. Или сама приходи ко мне, двери моего дома всегда открыты для тебя и твоей семьи.
Гела с благодарностью поклонилась и ушла с пира. Этрэйна уже нигде не было, и кьона направилась прямиком в свою комнату. Внутри горели свечи, и ее муж лежал на кровати прямо в сапогах. Он не спал, а только смотрел в потолок и перебирал пальцами.
– Развлеклась? – спросил Этрэйн.
– Да, – ответила Гела. – Аико приехала, я так соскучилась по ней.
– Ее муж, упрямый осел, хочет остаться дома летом. Говорит, его богатств хватит, чтобы пережить год, и он не хочет рисковать людьми.
Этрэйн встал и помог Геле снять платье. Она вытащила из золотых волос заколку, и упругие локоны упали ей на спину. Этрэйн вдохнул их запах.
– Твои волосы всегда пахнут костром и сладкими жареными каштанами. – Кьон повернул жену к себе и поцеловал ее. – Но вот губы твои пахнут вином. Что я тебе говорил?
– Аико убедила меня, что от одного бокала ничего не будет. Вино полезно для беременных, ведь мы теряем много крови.
Как только Гела договорила, Этрэйн отвесил ей звучную пощечину, да такую сильную, что женщина свалилась от одного удара. Кьон с хладнокровным спокойствием ударил ее ногой по плечу. Несильно, но точно и больно.
– Сегодня я буду спать со служанками, – сказал кьон. – Если узнаю, что ты снова пьешь, парой синяков не отделаешься.
Этрэйн ушел из комнаты, а Гела так и осталась лежать на холодном полу, сдерживая слезы. Она схватилась за свой живот, закрыла глаза и помолилась богам. Помолилась Ликоку и Ликею, помолилась Лгуну и Автолику, Кинре и Лапуте. Даже Ллиру, Небесному волку. Но в ее сердце почему-то поселилось чувство, что боги остались глухи к ее молитвам.
