Прозой. О поэзии и о поэтах - страница 36

– Я надеялась своим вопросом вернуть вас к христианству Бродского. В одном интервью он сказал, что «моя работа по большому счету есть работа во славу Бога» и что он согласен с Антони Хект, что труд поэта – это элементарное желание толковать Библию. Вам не кажется, что исследователи Бродского пока не нашли подходящего языка толковать мироощущение Бродского?

– О, вот это точно: «Работа во славу Божию» (я уточняю перевод: он ведь, наверное, сказал это по-английски). Но это еще не мироощущение – это описание своего дела в жизни, своего «труда поэта». Знаете, у меня есть такое стихотворение: «Но да будет, Господи, воля Твоя, / чтоб тебя хвалило всякое дыхание» – и далее объясняется, что в том числе и мое. У Бродского «дыхание» хвалит Господа – даже в самых, казалось бы, неподходящих стихах (а в «подходящих», например рождественских, – не менее). Это вам не «христианские поэты»!

То есть, переходя к мироощущению, оно, конечно, религиозное, монотеистическое и скорее христианское, чем иудейское: его Библия – это оба Завета. Но не декларированное, не ставшее программой (после чего и перестало бы быть мироощущением, как религия перестает быть религией, когда ее превращают в идеологию).

– По вашему мнению, «мы всё еще не до конца, не до самых глубин» поняли и восприняли Ахматову. Поняли мы хотя бы на четверть Бродского?

– Тут другое дело. Может, и не поняли, но разбирались, разбираемся и будем разбираться. См. хотя бы все сборники по поэтике Бродского, к которым вы так или иначе приложили руку. А к Ахматовой не знаешь, как и подступиться. «Я – тишайшая, я – простая…» Загадка, тайна – не знаю, как точно назвать. Тихий омут, только там не черти, а что-то другое, а до глубин никак не доглядишься, хотя и манит.

– Известно, что Бродский не терпел вокруг себя определенный тип людей. Как бы вы охарактеризовали этот тип?

– Вы знаете, для того, чтобы ответить на этот вопрос, надо было быть ближе знакомым с Иосифом, чем я. Мы с ним были всегда в очень дружеских отношениях, но не было постоянного с ним общения. И охарактеризовать, как он формировал свое окружение, я совершенно не могу.

– Наташа, вы меня удивляете. Люди, которые с ним дважды кофе пили, считают его близким другом, а вы-то знали его с поэтического детства.

– Да, я знаю его с тех пор, когда ему было 20 лет, а мне 24.

– Как, на ваш взгляд, он относился к саму себе? С любовью, с уважением, с гордостью, с должным смирением?

– В отношении к себе, к своим стихам, к своей славе он мне казался как ребенок. Я помню его в Стокгольме, он был совсем как ребенок. Он со всеми делил свою радость и был рад, что он нам доставляет эту радость.

– Иногда Бродскому трудно было не только с другими людьми, но и с самим собой. Может быть, он не любил себя? В письме к Сергееву он говорит о своем «гнусном характере». Трудный у него был характер?

– Вы знаете, я недавно одной своей православной подруге сказала: «Очень трудно любить ближнего, как самого себя, потому что мы чаще всего себя не любим». Она сказала: «Это отговорки». Я думаю, что наша нелюбовь к себе – это отговорки. Надо попробовать сначала полюбить ближнего, а потом, может быть, нам удастся полюбить себя, как мы любим ближнего. Иосиф-то ближнего в общем любил. Сколько я видела примеров его доброты к людям, его готовности помочь… Да даже эти пресловутые предисловия, о которых вы сами писали… Доброта его всегда была совершенно фактическая. Поэтому я думаю, что не то что он себя не любил, а он был к себе просто очень требователен. Я думаю, что я к себе все-таки меньше требовательна, хотя мне бывает и несносно с собою жить. Иосиф был очень требователен к себе, к ближнему он был как бы меньше требователен. И, может быть, эта его мягкость к ближним в какие-то моменты срывалась на том, что кого-то, с кем он уж никак не мог быть мягок, может быть, он действительно не выносил. У меня в этом смысле очень просто: если кого-то не выношу, то это всем известно, в том числе и человеку, которого я не выношу. Иосиф по мягкости мог еще и не всегда сказать, а от этого не выносить человека еще больше. Всё это с моей стороны догадки. Мы с ним были дружны, но никогда не были близкими друзьями. Иногда он мне говорил что-то, что, как мне тогда казалось, не говорил больше никому. Я уже писала в своей статье на его смерть, как он мне тогда жаловался, когда Марина его бросила. Но я не всё описала в этой статье, и то, чего я не описала, я и вам не скажу. Есть какие-то вещи, которые, мне кажется, Иосиф мне одной сказал. И не потому, что я близкий друг, а потому что я оказалась тут в эту минуту.