– К кому?
– Ну… к ней, – она неопределённо взмахнула рукой. – К этой… специалистке.
Его взгляд изменился, стал настороженным, изучающим.
– Отчасти, – ответил он после паузы. – А ты?
Она промолчала. Вместо этого достала из кармана пачку сигарет, вытащила одну, щёлкнула зажигалкой. Глубоко затянулась, чувствуя, как дым наполняет лёгкие.
– Хорошо, что мамке пофиг, – хмыкнула, выдыхая дым.
Протянула пачку Роману, но он покачал головой:
– Не курю.
– Правильный мальчик? – усмехнулась она.
– Вкус сигарет мерзкий, – просто ответил он, даже не обратив внимания на её подколку.
Ей стало неловко, но она не подала вида. Затянулась ещё раз, глядя на тёмную воду.
– Я тоже хожу к ней. Мать заставила, потому что якобы я слишком тощая. Как будто ей не плевать.
Она засмеялась, но смех вышел ломким, фальшивым. Роман посмотрел на неё, и в его взгляде что-то изменилось – появилась тревога, почти страх.
– Не ходи.
– Что? – она повернулась к нему.
– Почему?
Он молчал, словно боролся с собой, потом покачал головой:
– Неважно. Делай как знаешь.
Но его глаза говорили другое. Они почти умоляли её не ходить, держаться подальше. И это пугало её сильнее, чем его слова о сгоревшем отце.
***
Они сидели на скамейке уже почти час. Небо темнело, фонари вдоль набережной загорались один за другим, отражаясь в тёмной воде реки. Полина выкурила две сигареты и теперь просто сидела, обхватив колени руками, странно спокойная после всех откровений.
– В Питере в это время года уже совсем холодно, – она нарушила тишину первой. – Помню, как мы с отцом ходили в парк кормить уток, и я всегда мёрзла даже в тёплой куртке.
Забавно было, что она говорила это, ведь Роман тоже раньше жил в Питере. Но ей хотелось рассказывать о себе, вспоминать прошлое. Или просто с кем-то поговорить – не важно, с кем. С кем-то, кто её услышит.
– Ты скучаешь по нему, – это был не вопрос, а утверждением.
– По Питеру или по отцу? – она криво улыбнулась.
– По обоим, – ответил он просто.
Она пожала плечами:
– Может быть. Иногда. Но знаешь, что самое странное? Я помню, как мечтала о свободе. Чтобы никто не указывал, что делать, когда возвращаться домой, с кем дружить. А сейчас у меня столько этой свободы, что я не знаю, куда её девать.
Роман слабо улыбнулся:
– Я тоже многого желал, о многом мечтал… Но лучше бы не делал этого.
– О чём?
– Не важно. Просто будь осторожна со своими желаниями.
– А как насчёт желания выпить чая в кофейне? – Её желудок предательски урчал, подтверждая слова.
Роман внезапно встал и протянул ей руку:
– Пойдём.
Она посмотрела на его руку, потом на его лицо – серьёзное, без обычной иронии или отстранённости.
«Почему он так изменился после нашего разговора? Что его так заинтересовало?»
– Ты приглашаешь меня на свидание, Ларинский? – она подняла бровь, пытаясь вернуться к своему обычному поддразнивающему тону.
– Мы просто пойдём в кофейню. Не усложняй.
Она схватилась за его руку и встала. На мгновение они оказались очень близко – она почувствовала тепло его тела, запах его одеколона, увидела каждую ресницу над его голубыми глазами.
– Я обожаю усложнять, – тихо сказала она. – Это моё любимое занятие.
Они пошли по набережной, огибая лужи и кучи мокрых листьев. Очень тянуло взять его за руку, прижаться к нему, почувствовать его тепло. Но она держалась на расстоянии, зная, что он не любил, когда нарушали его личное пространство.
Хотелось верить, что она действительно симпатична ему, а он – ей. Что это начало глубоких, искренних чувств, а не жалкая попытка заполнить пустоту, как у матери. Но внутренний голос отчаянно кричал и сопротивлялся, будто она делала что-то не так, чувствовала что-то не так, понимала что-то не так…
