«Увы и ах».
– Отстань, у меня куча работы, – грубый мужской голос, как наждачка по стеклу, прервал надрывные мамины крики.
Дмитрий-Димочка. Очередной мамин любовник из длинной вереницы неудачников, который поселился у них всего пару недель назад, а уже начал качать права, будто был не простым айтишником в занюханной компании, а как минимум принцем датским. Или Биллом Гейтсом.
«Почему мама всегда умудряется подобрать самый отборный человеческий мусор?»
Полина давно заметила, что у неё был особый талант на отпетых козлов. Как у свиньи, натасканной на трюфели – только вместо деликатесных грибов мама безошибочно находила образцовых идиотов.
Она ненавидела его всей душой – за громкий, хрюкающий смех, за сальные шутки, от которых хотелось вымыться с мылом, и за «упоительные» симфонии по ночам (и не только по ночам), когда стенка дрожала в такт этим животным звукам. Последнее – особенно мерзко, просто до тошноты и спазмов в желудке, до желания разбить себе барабанные перепонки, лишь бы не слышать.
– Это не твой дом! Ты тут вообще-то на птичьих правах, урод!
Грохот – что-то упало. Звон разбитого стекла.
«Может, наконец-то мамина любимая ваза? Ой, какая жалость».
Полина закрыла уши руками, но крики всё равно просачивались сквозь пальцы, как яд сквозь поры кожи. Она знала этот сценарий наизусть, каждую реплику, каждую паузу – бессвязные оправдания матери, слезливое примирение с позволением остаться еще, а затем несколько дней напряжённой тишины, звенящей, как струна, готовая лопнуть в любой момент.
«Выгнала бы она уже этого урода к чертям!»
Хлопнула входная дверь, да так, что штукатурка посыпалась с потолка. Мать, наверное, ушла на работу – она всегда сбегала после ссор, оставляя Полину наедине с очередным «новым папой».
«Папочка номер… какой там по счёту? Седьмой? Восьмой?»
Полина сидела на кровати, обхватив колени руками, впиваясь ногтями в кожу до боли, чтобы не заплакать. Прошло время, когда мама была другой. Когда они жили в Питере дружной семьей, вместе с настоящим отцом. Тогда мама смеялась – звонко, искренне, запрокидывая голову, а не истерично хихикала. Готовила воскресные завтраки, а не заказывала еду в отвратительных кафешках. Расчёсывала Полине волосы перед школой, заплетая их в сложные косы, а не орала «Ты опять копаешься, мы опоздаем!».
Дома пахло выпечкой и маминым лёгким цветочным парфюмом, а не дезодорантом и сигаретами очередного «папочки». Они вместе ходили по магазинам, выбирали Полине одежду, придумывали истории про каждую новую вещь. Тогда её мама ещё не превратилась в эту жалкую, вечно потерянную тень себя прежней.
Полина достала из-под подушки шарф, осторожно, но с глубокой горечью провела рукой по мягкой шелковой ткани, пропахшей кондиционером для белья.
Шарф. Тот самый шарф из сна был настоящим. Мама купила его в дизайнерском бутике, решив еще с детства начать прививать дочери хороший вкус.
Полина не носила этот шарф в школу, хотя он неплохо смотрелся бы с разными ее вещами. Но для нее он был чем-то личным, интимным, невероятно дорогим. Поэтому она держала его дома, прямо под подушкой.
А теперь он – не просто вещица, а ключ к той самой, лучшей жизни.
– Закрой глаза, Полинка, – в мамином голосе таилось обещание чуда. Она стояла сзади, пряча что-то за спиной, а в её глазах – тех самых, что позже потухнут от бессмысленности жизни – плясали весёлые искорки.
