Если же Вы согласитесь отложить статью, то буду Вам благодарен, может быть, в ближайшие 2–3 месяца что-нибудь выяснится, я смогу по старому подписаться полным именем. Очень не люблю псевдонимов. Итак, решайте, как для журнала лучше – печатать сейчас под псевдонимом (обязательно) или отложить статью в надежде, что псевдоним не понадобится[72].
Вопрос о необходимости и целесообразности принятия «конспиративных» мер при публикации статьи ввиду семейных осложнений в СССР явно волновал Степуна. Отвечая на несохранившееся письмо Вишняка, он еще раз вернулся к этой теме в письме от 25 сентября 1930 г.:
С Вашей аргументацией я по существу вполне согласен и псевдонимы мне очень неприятны. Если бы исходить субъективно – только из себя, а объективно – только из пользы делу (нашему), то я, конечно, подписал бы статью, и ладно.
Но я сейчас исхожу из психологии своих, из ощущения той горечи, которую почувствует мой брат, если ему на допросе покажут № «Совр[еменных] зап[исок]» с моей статьей, записи моих лекций о большевизме, и спросят, как он совмещает со своим советизмом знакомство со мной. Конечно, если бы я сейчас вел настоящую политическую работу – я бы её не прекратил: бомбу в тов[арища] Сталина с удовольствием бросил бы. Но ведь статья о нем[ецком] советофильстве не бомба. Оттого, что она будет подписана не мной – её маленькое влияние не уменьшится. А если и уменьшится – не важно. То же, что мое имя не будет сейчас мелькать по всем эмигрантским газетам в объявлениях «Совр[еменных] зап[исок]», все же плюс.
Итак: печатать под псевдонимом[73].
В частной переписке столь обширные рассуждения по поводу проблематики использования псевдонимов встречаются достаточно редко. Приведенные выше фрагменты писем Степуна примечательны еще и тем, что в них наряду с прагматикой псевдонима затрагиваются и смежные вопросы – в частности, методика разгадывания псевдонимов посредством анализа стилистических и биографических примет произведений, написанных под вымышленным именем.
Выделим мимоходом также повторноe высказывание Степуна о нелюбви к псевдонимам («Очень не люблю псевдонимов»; «псевдонимы мне очень неприятны»). Под этими словами, вероятно, подписались бы также Бунин, Зайцев и Шмелев, между тем как Осоргин или Зинаида Гиппиус, очевидно, смотрели на это совсем по-другому. Возникает вопрос: случайно ли подобное деление на писателей, любящих и не любящих псевдонимы, а если не случайно, то что объединяет представителей обеих категорий? Но это уже повод для размышлений в духе философии имени и совсем другая тема.
Рассмотрим очередную функцию употребления псевдонимов, на этот раз связанную с профессиональной этикой писательского или журналистского дела. Как явствует из просмотренных нами изданий редакционной переписки, нежелание подписывать литературный труд подлинным именем автора нередко связано со случаями нарушения профессиональных норм. Псевдонимами пользовались, в частности, во избежание неприятностей в связи с проблемами авторского права и с ущемлением финансовых интересов других издательств. Так, публицист В. В. Топоров (основной псевдоним – Викторов-Топоров), предлагая редакторам газеты «Сегодня» в письме от 18 декабря 1934 г. свои услуги («характеристики, сравнения и впечатления, относящиеся к политической и духовной жизни Франции, Бельгии и Голландии»), отмечал:
По соображениям, относящимся к моей работе с французским издательством, я не могу подписывать эти статьи своим именем, и буду подписывать их псевдонимом
